Лошади свиты Аренкерта ржут и бесятся, пытаясь сбросить всадников.
Уже никто не кричит. Тела горят. Дина рухнула на одно колено. Аренкерт сидит вполоборота. На лице ни один мускул не дрогнул.
Телохранители и хирург бросаются к Дине. Но она поднимается сама. Отстраняет солдат. Поворачивается.
Я понял, что значит «посмотреть в лицо смерти».
У Кэретты нервно дёргается щека.
Табурет уже поставлен, как был. Дина тяжело плюхается.
Хорошо, что у меня только зрение стало вновь стопроцентным, а нюха как не было, так и нет. У сгоревшего человека, говорят, очень специфический запах. Хотя и так не выворачивает. Привык видать уже к мертвецам за вчерашний день. Тут-то их десятка три. Там тысячи были. Не мне осуждать кого-либо здесь. Тут их мир, их война, их мораль. Их боль и страдания. Кто я такой, что бы судить их? Участвуй я в нашей Гражданской… Вряд ли бы кто из контры ушел от меня живым. Тогда рубануло клинком «Ты за кого?» Так и здесь. Кто-то, может, и сучий сын. Но он наш сучий сын. Вот и всё. Сделал выбор, на чьей я стороне. Сделал там, сделал и здесь.
Дина глухо говорит.
— Что при них было — пришлёшь главному казначею.
Аренкерт кивает.
У Динки одно из развлечений — дырки в законах искать. Без разницы — умных или глупых. Находит, и тут же старается что-то сотворить, выглядящее как прямое закона нарушение, но не являющиеся таковым согласно тексту. Сказывается, что мать с раннего детства заставляла законы учить и «Разъяснения» к ним писать. Началам юриспруденции учат нас всех, но Динку-то гоняют гораздо дольше и больше.
Вот и с берегом так же. Крепость покидать нельзя, но берег вроде как в крепости, а вроде как и нет — стены только с трёх сторон. Да и то, стоящие в воде башни при желании оплыть можно. Знаю, в башнях насосы, подающие в крепость воду. Ещё в самой крепости источники есть, и ответвление от городского акведука проложено.
Пристань крепости расположена точно посередине между насосными башнями. Ворота защищены двумя башнями, и естественно, закрыты.
На пристани — три крана. Два работы самой Чёрной Змеи, и один — её младшей дочери. Госпожа словно хотела показать, ничем она матери не уступает, хотя кран тут, по-моему, не очень-то и нужен. Он вполне рабочий. Все могут разное говорить, но я-то знаю — Госпожа очень много умеет того, что не может делать никто. Но очень много из сделанного матерью даже воспроизвести не может. И сильно из-за этого переживает.
Иногда кажется — потому и допустила меня к этим книгам — надеется, я смогу понять неясное ей. Я уж постараюсь… Пока же вижу, ум был — куда выше моего.
