Так я жил до сорока, сорока пяти, а затем надежда с верой исчезли. Облачком сигаретного дыма растворились в окрестностях, не оставив по себе и следа».
Вирун уже ехал в метро и, примостившись в правом углу вагона, не обращал внимания ни на пассажиров вокруг, ни на гул электрички в тоннеле. Он заранее знал, как пройдет сегодняшний день. Пустые и безрезультатные хлопоты на работе, банальная говорильня надоевших сотрудников, дежурные улыбки и рукопожатия. Каждый из коллег (про себя Вирун называл из — калек) будет прятать свою тоску, равнодушие ко всему за мониторами компьютеров, постоянно прихлебывая чай или кофе. Не жизнь, а сплошной, без выходных и праздников, день сурка. Оживить который может разве что воспоминание, выплывшее, вырвавшееся из подсознания уголком, осколком детства. Сладкого и горьковатого, счастливого и обидчивого, бодрого и неутомимого, но с привкусом горчинки стручкового перца. Но все же завидно неповторимого и, как казалось, бесконечного. А «виновником» воспоминания могут оказаться несколько нот мелодии, или уловленный запах, или взгляд, зацепившийся за покрасневшие гроздья рябины. И воспоминание разбудит душу, заставит сердце быстрее гнать кровь по венам. И хотя воспоминание промелькнет двадцать пятым кадром в обыденности, но оно даст импульс осознанию, что не все так уж безнадежно утрачено. Морось с набрякшего неба — временная, грязная вода в Свислочи весной очистится, слом в душе пройдет и сменится на легкую радость. Вернутся и надежда с верой. Потому что депрессия — не возрастной показатель, а всего только измученность души в миллионной толпе себе подобных. Ты понимаешь, что жить приземленно не можешь. Заботы о хозяйстве, еде, одежде — не главное, хотя так жили и живут твои родные. Не смотреть на лес с восхищением и радостью, а высматривать хорошее дерево на дрова, — не твое предназначение. Не замечать красоты цветов и трав, а видеть только сено для животных, — так печально.
— Выходите на следующей остановке? — услышал Вирун вопрос за спиной. Он молча кивнул в знак согласия и подвинулся на шаг вперед. Толкотня в двери вагона, хрипловатый динамик с равнодушно-бесцветным голосом — настолько привычные явления, что уже и не представляешь жизни без них.
«Сколько же вас, мои милые и дорогие люди? И все мы бежим вместе и в то же время по отдельности. Спешим, гонимся за чем-то, а в конце концов понимаем, что не туда и не так бежали. Глядим под ноги, боимся поднять друг на друга глаза, просто улыбнуться, уступить дорогу более торопливому или нетерпеливому. Мы боимся потерять «свое место» в вагоне, на эскалаторе, в очереди в кафетерий, к билетным кассам. Но что изменится от вздохов и упреков безликой массе? Ни-че-го! А потому не занимайся пустым самоедством. Не укоряй монстра, который тебя не слышит и не услышит никогда». — Вирун открыл входную дверь, вошел в офис. (Не любил это слово, но без него, офиса, сегодня — никуда. Каждый кабинет, комнатку величают этим словом.) На рабочем месте находились только три человека, остальные зависли или в пробках на дорогах, или в кроватях своих любовниц и любовников. Все и здесь как всегда.
