— Там будет моя дочь, — неожиданно сказал он. — Итак, кто из вас за кем заедет?
Для меня никогда не было секретом, что старик прочит меня в подруги своей дочери и желает, чтобы я сопровождала ее в свете. Этот лис, наверняка, заметил, что мы давно перестали быть друг для друга тем, чем были раньше, и задумал посадить нас в одну карету, воображая, что этого будет достаточно для того, чтобы возобновить старую дружбу. Мы с мадам д’Эгмонт переглянулись и обменялись приветливыми улыбками.
И так, устроившись в великолепной карете Септимании, мы на следующий же день отправились в Версаль. Ах, казалось, никогда еще не была она столь хороша и столь изысканно одета. На ней были фамильные жемчуга. Те самые, под которые когда-то Венецианская республика одолжила графу Ляморалю д’Эгмонту круглую сумму на войну против короля Филиппа. Воистину, мой мальчик! Жемчуга эти настолько драгоценны, что в этом мире им нет цены. Однако льщу себе тем, что не одни они в ту ночь приковывали взгляды света. Ведь сама я в тот вечер выезжала в алмазах, которые тебе когда-нибудь предстоит унаследовать со всем нашим семейным достоянием. И королева, лишь только заметила их, тут же послала за мной, изволив воочию увидеть мой „Ледигьер“. И лично соблаговолила засвидетельствовать в тот день и на том самом месте, что он один в несколько раз превосходит двенадцать ее алмазов „Мазарини“. И уже потом мой дядюшка командор д’Эскло был несказанно доволен, когда — после некоторой перепалки — мне все-таки удалось отговорить его написать королеве благодарность за эти добрые слова. Видишь ли, этот милейший человек принадлежал тому старому миру, где ценность любого слова, брошенного их величествами, не сравнима ни с какими благами. То был человек старого порядка, какого уже много лет не знает Франция! Ведь он так и покинул этот мир, никому не позволив убедить себя в том, что у мадам Ленорман д’Этуаль была собственная квартирка в Версальском дворце, и тем паче — но такое под силу лишь самому изощренному воображению, — что она-таки обрела титул маркизы де Помпадур.
В те дни на королевских обедах публику быстро впускали в одну дверь и очень быстро выпускали в другую, позволив ей совершить вокруг стола их величеств одну четверть круга. Мы сидели по правую руку от короля, как раз рядом с дверью, через которую проплывали посетители. Мадам д’Эгмонт сидела подле меня и, соответственно, с самого края. Другими словами, ближе всех к этому людскому потоку.
