Вечером Чарли отправился прямиком в Редхэм и застал мистера Гранта в саду.
— Ей лучше. Мать немного пришла в себя. Честно говоря, не могу заставить ее весь день лежать в постели. Поэтому в дом не зову. Помнишь, чем это кончилось последний раз? — Он словно обвинял Чарли. Как будто он виноват в том, что она приняла его за своего брата. — Так ты, полагаю, пришел просить прощения? — он ходил туда-сюда по маленькой лужайке. — Ну что с вас взять? Молодо-зелено! Я все понимаю. И потом, тебе пришлось пройти через такое пекло, мы ведь должны быть благодарны вам. Но ты неважно выглядишь. Похудел. Знаешь, ко всему надо привыкать постепенно. Бьюсь об заклад, дело в питании. Тебе много пришлось голодать — по возвращении любая нормальная еда, при самых мизерных порциях, слишком тяжела для желудка. Наверняка, все дело в этом.
Чарли, как обычно, не успевал за его мыслями.
— Позвольте, я бы никогда… я бы не посмел… если бы знал, что миссис Грант… — Он же не виноват в том, что миссис Грант так сдала после его визита.
— Хватит, сынок, оставим это. Признаюсь, я тоже не без греха. И если виноват, или думаю, что виноват — ибо нельзя делить мир на черное и белое, жизнь ведь не такая простая штука, и это понимаешь только с годами, — но даже если существует ничтожная капля моей вины, я признаюсь первым. Но сдавать меня Нэнси — это какое-то новое, изощренное коварство, — и, застав Чарли врасплох, встал прямо перед его носом.
— Ну никак не могу понять, — вздохнул мистер Грант.
— Я никогда… — растерялся Чарли.
— А теперь слушай меня внимательно. Я старик и у меня за плечами большой опыт. То, что я сейчас скажу, пойдет тебе в копилку. Держи язык за зубами, сынок. Все. Запомни это на всю жизнь. Знаешь, мне приходилось встречаться с разными людьми, и с конкурентами, которые нет-нет, да и бросят мимоходом словечко, проболтаются — и при желании, я бы каждый раз сжимал в руке по стофунтовой банкноте Банка Англии. Но я могила. Никого не выдал. И то, что поначалу казалось враждой, позже превратилось в священный союз. Вот такие дела. И они отплатили мне сторицей. Сколько же раз это было в моей жизни, даже когда я не совсем понимал всю ценность сказанного слова. Я и сейчас нем, как рыба. Знаешь почему? Потому что молчание — золото. Доверие, вот что главное.
Вдруг из дома послышался тонкий дребезжащий голос:
— Джеральд, — позвали дважды.
— Давай, отойдем, не будем на виду. Мы же не хотим, чтобы у Эми начался очередной приступ.
