— Когда человек имеет дело с подлецами… — цедит сквозь зубы Спас, с ненавистью глядя на Филиппа.
— А вы? — говорю, обращаясь к Филиппу. — У вас есть что добавить?
— Все это меня не касается, — холодно отвечает Филипп.
— Вы знаете, что я все это время находился в участке.
— Подлец, — повторяет Спас.
— Спокойно, — вмешиваюсь я. — Любезности потом. Ну, Манев, жду ваших показаний.
— Все, что я мог сказать, я сказал. Остальное меня не касается.
— Вы даже не интересуетесь доказательствами, на которых так настаивали? — спрашиваю, показывая на часы, лежащие на столе.
— Эти доказательства ко мне не относятся. Меня это не касается. И что бы ни говорил здесь этот…
— Подождите! Он еще ничего не говорил. Да это даже не требуется. То, что он может сказать, мы знаем и без него. Знаем и то, что вы запретили ему брать часы, потому что они представляют собой полностью изобличающий его предмет. Тот факт, что он спрятал их отдельно от долларов, достаточно красноречив.
— А где же доллары? — презрительно спрашивает Филипп.
— В моем кармане?
— Нет, найти их оказалось не так просто. Доллары были там, где хотел найти их Спас, когда пошел проверить, не взяли ли вы их. Разумеется, он не нашел долларов именно потому, что их взяли вы. Только вы оказались осторожнее Спаса и не рискнули перевозить их через границу в собственном кармане.
— Ну хорошо, но где же тогда эти доллары? — восклицает Филипп, явно начиная терять терпение.
— Вот они, — отвечаю, вытаскивая из кармана только что полученный мной конверт и показывая находящиеся внутри купюры.
— И на этих долларах написано, что они мои, что я их похитил?
— Чего нет, того нет. Таких надписей на долларах нет. Но зато эти сведения содержатся в письменных показаниях вашего доброго знакомого, австрийского гражданина Кнауса, которому вы передали доллары, чтобы он перевез их и вернул вам в Австрии. Могу вам быстренько зачитать эти показания…
Беру лист с показаниями, но гляжу не на него, а на Филиппа. Спокойное выражение его лица — это только застывшая гримаса. Взгляд его потускнел, челюсти напряженно сжаты. И все же он находит в себе силы пробормотать:
— Если вы больше доверяете иностранцу, чем болгарскому гражданину…
— А вы считаете себя болгарским гражданином? Поздно, Манев. фатально поздно.
И, посматривая на лейтенанта и милиционера, стоящих у дверей, говорю:
— Уведите их.
В сущности, не так уж поздно. Для ужина, я хочу сказать. Хотя ужины подобного рода не всегда для меня райское блаженство. Не знаю почему, но я как-то не очень вписываюсь в обстановку семейного уюта и безоблачного счастья. Наверное, профессиональная деформация. Я не вижу, что можно еще найти там, где все встало на свои места и разговор переходит на темы современной архитектуры или касается последней постановки в Народном театре. Эти интересные разговоры интеллектуально обогащают человека, только я ограничиваюсь ролью слушателя. А слушателем больше или меньше — какая разница.
