— От меня вы не отделаетесь! — заявляет она угрожающе, приближаясь к моему столу. — Наша общественность имеет право знать истину, товарищ подполковник!
Проворная особа. Пронюхала даже, что меня повысили в звании.
— Ну, если речь идет об общественности, тогда другое дело, — поднимаю я руки. — Но, понимаете ли, на данном этапе не все еще можно обнародовать.
— Я в этом разбираюсь. Я задам вам только несколько скромных вопросов.
— Если они скромные, задавайте.
Женщина тут же устраивается на стуле, молниеносно вытаскивает из своей сумки блокнот и ручку, откидывает со лба мешающие ей волосы и спрашивает:
— Кто, по-вашему мнению, убийца?
— Естественно, тот, кто совершил убийство.
— Вы шутите.
— Вовсе нет. Я говорю вам чистую правду.
— А с какой целью совершено убийство?
Сосредоточиваюсь, потом отвечаю:
— Мне кажется, что целью было помешать потерпевшему продолжать свою жизнь.
Начав записывать, она вдруг останавливается на середине Фразы и смотрит на меня с возмущением.
— Я что-нибудь перепутал? — спрашиваю.
— Скажите хотя бы, каким методом вы пользуетесь при расследовании?
— Простейшим: иду от человека к человеку и расспрашиваю.
— Вы невозможны!
— Напротив, — возражаю, — я возможен и даже совершенно реален, однако я ничего больше не знаю.
— А кто знает?
— Убийца.
— Но наша общественность имеет право узнать истину.
— Она узнает, не беспокойтесь.
— Но тогда сообщение появится во всех газетах.
— Тем лучше.
— Но для чего же тогда репортер? Радость открытия?
— Радость открытия?! — восклицаю. — А вы думаете, мне не нужна хоть капелька такой радости?
Едва я избавился от представительницы печати, зазвенел телефон. Беру трубку и принимаю сообщение. Значит, предчувствие все же меня не обмануло. Привет от Доры. Хотя и косвенным путем: только что на Орлином мосту она встретилась с Филиппом. Кладу трубку только для того, чтобы набрать новый номер. Надо поговорить с Дорой с глазу на глаз и еще сегодня же.
В дверях снова появляется лейтенант:
— К вам пришел какой-то Влаев.
— Пусть поднимется.
Человек-бицепс, как это ни странно, на этот раз входит с совершенно расслабленной мускулатурой, нерешительно покачиваясь на своих длинных, обтянутых узкими брюками ногах. Я его не вызывал, поэтому только поднимаю голову и вопросительно поглядываю на него. Не получая никакого приглашения с моей стороны, Влаев сам приближается к моему столу, бормочет «разрешите?» и опускается на стул.
«Бицепс» в явном смущении и не знает, как начать, хотя, конечно, предварительно продумал всю свою речь. Наверное, он решил— или ему посоветовали — играть роль раскаявшегося грешника. Но если вторая часть этого амплуа отвечает существу Спаса, то первая глубоко чужда ему. Отсюда и видимые затруднения.
