Я указываю взглядом на стул возле стола, и Влаев садится, все так же не спеша, слегка подавшись вперед, словно избыток мышц мешает ему держаться прямо, как все люди.
Предлагаю гостю рассказать мне о некоторых вещах, подробнее остановившись на вечерней гулянке в обществе Моньо, и направляю в ожидании тяжелый и неопределенный взгляд на его лицо. Почти круглое лицо, ни красоты, ни суровости, с небольшим, чуть вздернутым носом и маленькими нахальными глазками, лицо, странно бледное для такого здоровяка, почти бескровное, как будто вся кровь собралась лишь в могучих бицепсах.
Влаев начинает свой рассказ медленно, разбавляет его общими местами, фразами без всякого смысла, ненужными паузами, словно он решил до конца испытывать мое терпение:
— …Поругались мы, кажется, с мамашей тогда… знаете ведь, женщина в критическом возрасте может тебе устроить настоящий скандал, если положишь носовой платок не туда, куда надо, а во- обиде-то не знаю, из-за платка поругались или еще из-за чего-то… Потом я пошел в свою комнату. Симеон куда-то вышел. Я начал читать, могу даже вам точно сказать, какую книгу читал…
Он действительно решил выяснить, достаточно ли у меня терпения или ума, и говорит только для того, чтобы поиздеваться над моим дурацким намерением провести допрос. Его растянутый, почти лишенный фактов рассказ занимает целых пятнадцать минут, пока доходит наконец до интересующего меня вечера. Я поглядываю на часы и без тени притворства вежливо зеваю.
— Ясно, — прерываю я его. — Достаточно о ваших литературных и музыкальных интересах. Вы, если не ошибаюсь, изучаете право?
Влаев только кивает, не давая себе труда отвечать.
— В таком случае вам следовало бы прежде всего научиться говорить. Вы пользуетесь довольно расточительным стилем старых сплетниц, Влаев. С той разницей, что в словах сплетниц все же есть некоторый смысл. Вы же, очевидно, не можете выразить свои мысли либо потому, что их нет, либо потому, что вынуждены их скрывать.
Гость неприязненно поглядывает на меня, и правая его рука машинально вздрагивает.
— Хотите меня побить? — улыбаюсь я добродушно.
— Вы очень сильные, когда сидите у себя в кабинете, — бурчит Влаев, овладевая собой. — Но если вы вызвали меня, чтобы оскорблять…
— Вы отлично понимаете, для чего я вас вызвал, — отвечаю я совершенно спокойно. — И поскольку, как я сказал, вы не умеете или не желаете говорить разумно, я преподам вам маленький урок. С этого момента вы отвечаете на мои вопросы ясно и точно, ни на миг не забывая, что несете ответственность за ложные показания. Итак… — Делаю небольшую паузу, испытующе вглядываюсь в маленькие наглые глазки. Влаев сидит, все так же вызывающе подавшись к столу, но в выражении его лица появляется едва заметная напряженность. — Вы вызвали Симеона из «Бразилии» под тем предлогом, что получили две бутылки домашней сливовицы. От кого вы их получили?
