Возле каждой секции огромных размеров казах тыкает мне между лопаток ключом – "К стене. Лицом к стене". Ключ размером с добрый аршин и на фене называется – "малец".
Я не знаю, куда он ведёт меня. Спросить, конечно, не хватает духу. Я боюсь. И с каждым шагом страх растёт. Хотя где-то далеко внутри сидит другой "я" который лениво ждёт, что же будет дальше.
Коммунизм в Узбекистане давным-давно кончился. Карламаркс в центре Ташкента переплавлен в Тамер-клан, пепси-кола объявлена вне закона, и вовсе не из-за Пелевина, а из-за того, что дочка нашего президента вышла замуж за главу представительства кока-колы.
Страна, набирая обороты движется в эпоху великого процветания.
Только вот в комнате шмона все ещё висит уютный и забытый всеми портрет Ильича. Именно Ильича. Добрый и немного рассеянный чудак Ильич.
Хотя Адольфа Гитлера выбрали большинством на всеобщих выборах, его так ласково не величал никто. Алоизыч? Не смешите меня.
Присутствие Ильича сильно укрепляет мой дух. Он единственный в комнате, кого я давно знаю, с самого детства. Родной.
Хотя следующая фраза казаха заставляет оцепенеть:
- Снимай штаны!
Началось. Полуночный экспресс. Сейчас он со мной – как там у них формулируют - "вступит в половую связь противоестественным образом".
Говорили же мне - в тюрьме ебут всех подряд, не верил! Надо было повеситься, наверное, блять!
Я подчиняюсь, трясущимися руками спустив штаны, стою перед ним с голым задом. Сейчас начнётся "акт".
- Приседай двадцать раз.
Пока я приседаю, Ильич смотрит на меня сзади, и, я понимаю, – сильно сочувствует. Теперь ясно, почему они не сняли портрет – издеваются и над Ильичом.
Раздосадованный что из меня ничего не выпало, казах в отместку отбирает у меня очки.
- "Вена порезать будешь", - подводит легальную базу под свои действия он.
Я пытаюсь объяснить, что без очков со зрением минус пять с половиной, я стану грызть вены зубами. Но он, ткнув мне мальцом теперь уже в грудь, говорит всего одно слово: - "Ты!"
Это звучит настолько убедительно, что я тут же замолкаю.
Мы выходим в коридор, а Ильич ставший таким близким за это время, смотрит мне в след ласковым прищуром опытного проктолога.
***
Я чувствую себя точно также, когда Худой Косым возвращает меня с чемоданом на ковёр. Он плескает себе в пиалу красноватого цейлонского чая и атакует в лоб, как в классических учебниках по методам ведения допроса:
- Хочешь, угадаю, что у тебя в чемодане, Элвис Пресли? А чего ты вдруг замер? Страшно? А раньше вы о чем, болваны такие, думаете? Ты знаешь, что я прямо сейчас на тебя уголовное дело заведу? Полтора часа уйдёт на все про все. Вещдоки на лицо. Твоё признание – на лице. Косым откидывается в высоком кожаном кресле. Я уже не понимаю где верх, а где низ, все так плывёт перед глазами.
