– Слушай, товарищ агитатор, горлан, главарь, ты уж извини, но я вот имени твоего не расслышал. Это во-первых, – с этими словами он легко втащил ее на сцену. – А во-вторых, прости великодушно, но как-то я мысль твою упустил. Так что, говоришь, неправильно?
Та смешалась, ойкнула и покраснела так, что, казалось, еще немного – и от нее можно будет прикуривать.
– Я, товарищ Сталин, говорю, что если на фронте парня покалечило, то, конечно, надо не плакаться, а всеми силами стремиться за сына отомстить, а не ругаться на советскую власть, но ведь он же – пьяный. И потом: сын у него и правда один. И жена померла давно, а он… И вот его… Разве правильно, чтобы просто… ну, из-за военного положения?.. А он сапожник – самый лучший! Весь Минск обойдите – такого не найдете! Вот, – и она, чуть подобрав подол, гордо вытянула вперед ногу.
Сашка посмотрел. Ножка была вполне заслуживающей повышенного внимания: стройненькая, чуть загорелая, правильной формы, с красивым подъемом. Молодое тело тут же поинтересовалось: а нельзя ли эту аппетитную ножку взять в руки и вдумчиво исследовать? По полной программе? Но разум полковника Ладыгина тут же пресек эти мысли простым естественным вопросом: «Слышь, сопляк, а она вообще поймет твои домогательства? В школе давно не был? Забыл, как нынешних девиц воспитывают? В чистоте и благопристойности!» Небольшим усилием воли он заставил себя перевести взгляд с симпатичной круглой коленки на туфли.
– Ну и что? Набойки как набойки, ничего уж такого особенного…
– Да дядя Василь туфли сшил!
Александр обалдело уставился на лакированную обувку:
– Постой-постой, ты серьезно хочешь сказать, что этот ваш кустарь-одиночка без мотора тачает лаковую обувь? Интересно бы знать: как это у него получается?
Он, разумеется, плохо представлял себе процесс лакирования кожи, а если честно – не представлял его вовсе, но был уверен: в условиях маленькой мастерской получить лаковую кожи практически невозможно![80] И если неведомый ему мастер «дядя Василь» это умеет – честь и хвала ему!
Вслух же Белов лишь заметил:
– Сто́ящие тапочки, – и тут же спросил: – Ну и что с этим дядей Василем стряслось? И уж до кучи: как мне к тебе обращаться, чудо с косичками?
– Ой! Так Лида ж я…
– Очень приятно. Ну?
– Так вот, я и говорю: дядя Василь, как узнал, что Лешика на фронте… ну, что он без ноги остался… Он три дня в подвальчике у себя сидел – водку пил. А потом… – Лида запнулась, но твердо закончила: – Потом пошел в магазин. А по дороге… идет и ругается на всю улицу… нехорошими словами. Кричит, мол, зачем ему эта Польша понадобилась?! Вот, мол, кому понадобилась, тот пусть своих сыновей и шлет на смерть. Вот… А военный патруль его забрал. А он идти не хотел – его прикладом, в живот. А потом пришел участковый и сказал, что дяде Василю два года ссылки дали: он товарища Сталина… ой! – она замолчала и жалобно посмотрела на Сашку.
