Эльза перелистнула пару страниц: «…и что-то нервы расшалились вконец. Отто бы точно решил, что я схожу с ума, если бы знал. Мальчик ужасный прагматик. Он-то их не видит, я это понял! Нет, надо молчать. Да и смешно: какие-то узкоглазые смутили меня. Нет, выбросить из головы… Завтра еду в Берлин. Нужно убедить их там отставить глупости. Пока они будут искать три миллиметра разницы в наших воззрениях, красные возьмут десять километров наших позиций…» — и снова шел бодрый деловой тон.
— Тогда он стал собирать все про эти Башни, — сказал Отто, — Беседовал про них с оккультистами. Книжки искал. Теперь я думаю: это из-за вас. Такими книгами уставлена целая комната за этой дверью, — он кивнул себе за спину.
Заканчивалась запись так: «…Надо почаще бывать с внучкой. Она, конечно, в меня: упрется — не сдвинешь. Вальтер режет ее вдоль и поперек. А я ведь думал, когда встретил его: он-то как раз не причинит ей вреда, ведь он ее любит. Я понимаю, он ни при чем: командует она. Но, признаться, это все ужасно выглядит…»
Ни Эльза, ни Отто не прокомментировали этот абзац…
— Дальше я совсем не понял, фройляйн, — сказал Отто, видя, до какой страницы она дочитала.
И впрямь, дальше была не слишком давняя запись от 10 июня текущего года: «Вчера я узнал то, что не могу открыть даже бумаге. Ужасно. Могу ли я согласиться с такой платой за грядущую Империю? Я думал весь вечер, всю ночь. Я понял: не могу, но должен. Должен во имя людей, что мне доверились, но главное — во имя священного порядка на земле, который иначе не может быть установлен. Больше я не имею права перекладывать ответственность на других; нет, только сам, своими руками… Да простит меня небо, и мои предки да будут ко мне милосердны. Завтра я поеду туда! Я вмешаюсь в события. А.Е.I.O.U.»
11 июня: «Что ж, жертва принесена; я был там, куда вчера решил ехать, и сделал это. Знаю, мне нет прощения. Во имя Империи я пожертвовал тем, чем жертвовать нельзя: честью…»
Эльза прервала чтение:
— Что тогда было, герр Штальберг?
— Барон уехал один, — глухо выговорил Отто, — Не взял охрану. Иногда он так поступал. Куда — не знаю. Спрашивать было неуместно. Я никогда не был навязчив. Я ведь не говорил ему, что порой мне приходилось делать. Для него я был просто адъютант. И еще: тогда я не видел прямой угрозы. Это было до покушений.
А дальше речь шла о вещах не только загадочных, но и весьма конкретных. 20 июня барон писал: «…возвращались с вокзала. Не успели мы покинуть здание, как к нам приблизился юноша. Моя охрана вскинула оружие, но я сразу понял, что намерения его не враждебны, и приказал им не стрелять. Он был удручен и очень взволнован, хотел говорить со мной приватно. Мои люди отошли на несколько шагов, и он начал свою речь.
