— Они служили Дому Арфина шесть поколений, — заметил Маблунг. — И никто из них не был замечен в предательстве. Ни один из вождей их племени не переметнулся к Морготу, хотя он звал их и посулами и угрозами. Отчего же мы должны уступать Фелагунду в благородстве и предполагать в нем сначала худшее?
— Рано или поздно нужно решать, каким ты хочешь быть: благородным или живым, — сказал Саэрос.
— Ты слишком долго пробыл под Тенью, — покачал головой Белег.
— Так что же ты предлагаешь, советник? — спросил у Саэроса Тингол.
— Убить его. Так, чтобы никто ни о чем не узнал. Или заточить здесь до конца его дней. Как бы он ни изменил лицо Белерианда — это будет во зло, и если ему суждено принести великие изменения — значит, это будет великое зло.
— А чем же будет тайное убийство? — не выдержал Маблунг. — Добром?
— Нет, злом. Но меньшим по сравнению с гибелью Дориата. Мертвый, он никак не сможет послужить злой судьбе. Даже заточенный он намного опаснее. Королева сказала — отпустить ли его, задержать — Дориат не устоит. Тогда нужно выбрать третий выход: убить его.
— И чего мы будем после этого стоить? — вскочил Белег. — Если такова цена спасения Дориата — я не согласен ее платить, ибо тайные убийства или заточения — самый верный путь к Падению. Какая Завеса поможет нам, если зло поселится в наших сердцах?
— Ты прав, Белег Тугой Лук, — кивнул Тингол. — И все же нужно принять какое-то решение.
— Его следует задержать если не для нашего, то хотя бы для его блага, — снова заговорил Даэрон. — Долгий отдых будет только на пользу — иначе этот безумец может загнать себя насмерть.
— Дочь моя, — Тингол повернулся к до сих пор молчавшей Лютиэн. — Что скажешь ты? Дева на миг склонила голову, пропуская между пальцев длинную прядь своих смоляных волос. Потом она подняла лицо и обвела всех твердым, открытым взглядом.
— Здесь много говорилось об осторожности и Предназначении, — сказала она. — И ни слова — о милосердии. Говорилось о том, что Берен может собой представлять — и ни звука о том, что он может чувствовать. Даэрон упомянул, что он нем и частью лишен памяти — и только в связи с тем, как трудно было его допрашивать. Но хоть кто-то из нас подумал, какая это мука — лишиться памяти и речи? Тут говорилось, что он может представлять опасность из-за своей склонности к безумию — но никто не упомянул о том, что он может страдать из-за этого и нуждаться в исцелении!
— Он человек, — пожал плечами Саэрос. — Вторые думают и чувствуют не так, как мы.
