— Ты напишешь о ремесленном училище? — опять спросил Губарик.
Я промолчал.
— Знаем мы этих поэтов, — сказал Ковальчук. — Врали и врут.
— Чем больше соврешь, тем дороже стоит, — вмешался Завьялов.
— А ты бы мог рассказать про всю нашу жизнь, вот как есть? — не отставал Губарик.
— Почему бы и нет, — буркнул я.
Мне было все труднее разговаривать. Я теперь не только не мог смотреть на Ковальчука, слышать его ехидный голос, мне было трудно думать и даже, кажется, дышать при нем. Но Губарик уже не мог остановиться:
— А ты про всю, про всю правду расскажешь? И даже про то, как мы очки втирали с этим нашим станком?
— Что-то я таких книг не читал, — горячо вступил в разговор Завьялыч. — Ну кто про нас всю правду пишет? Есть такие?
— Конечно, есть, — сказал я.
— Ну, кто? — вытаращился на меня Завьялыч.
— Есть один такой писатель.
— Ну-ка, ну-ка, — тоже с интересом уставился на меня Володька.
— Андрей Фролов, — сказал я. — Вы его не знаете. Его никто еще не знает. Но скоро узнают. Он пишет роман про всех нас. Он тоже был ремесленником. А теперь в нашем кружке. Он пишет здорово, я читал.
— Твой Фролов такой же шкет, как и ты? — спросил староста.
— Ему двадцать четыре года, — зло выпалил я так, будто бы это мое признание могло ударить Ковальчука.
— Ну, тогда понятно, такой же лопух, — хмыкнул староста. Он не спеша отхлебывал чай, жевал хлеб, чавкал.
— Сам ты лопух, — огрызнулся я.
— Что ты сказал?! — угрожающе прищурился староста.
Вдруг на стол шлепнулся хлебный огрызок, потом еще один. Начали обстреливать Губарика.
Я оглянулся: кто бросает? И в это время кусок хлеба попал старосте прямо в стакан с чаем. Брызги полетели ему в лицо. Кто-то хихикнул. Я тоже улыбался не без удовольствия.
— Чё ты лыбишься, чё лыбишься?! — заорал на меня Ковальчук. Он ложкой вычерпнул из стакана хлебную корку вместе с чаем и с яростью плеснул мне в лицо.
Я обомлел. Даже привстал. Ковальчук зло смотрел на меня снизу вверх.
— Тебе сразу врезать или немного попозже? — процедил я сквозь зубы.
К нашему столу подошел дежурный мастер:
— Хватит, чего не поделили? А ты, староста, почему позволяешь? Думаете, выпускники, так вам теперь и море по колено? Еще можем справиться. Выгоним без аттестата — и дело с концом.
— Этому вашему старосте сегодня обломится, — с ненавистью пообещал я и вышел из-за стола.
Нет уж. Теперь я ему не прощу. Надо ему отомстить за все три года!
Месть и только месть! Она бушевала во мне. Она хотела, чтобы я сразился с моим обидчиком не просто на кулаках — на конях, с копьем в руке, перед всеми, перед большими двумя армиями, как на Куликовом поле, или чтобы я поднял огромную богатырскую палицу и грохнул ею обо что-нибудь с такой силой, что только искры вокруг, точно молнии, и чтобы от одного только страха упал передо мной обидчик и валялся бы в ногах, и умолял меня о пощаде.
