Мария! Она меня не слышит — крепко спит, лежа на животе и согнув в локте правую руку так, что лица ее совсем не видно. Попозже я приму душ, но сперва прогуляюсь и куплю газеты. Больших событий в этом году не предвидится, 51-й Биеннале так и так оказывается в тени прошлогоднего — юбилейного. После Дзефирелли весь фестиваль можно утопить в море; каждый год — закулисная борьба и полемика, каждый год все те же причитания о снижении качества. Нельзя ставить в упрек Понтекорво, что Олтман не успел вовремя закончить свой новый фильм.
Где моя рубашка, опять она все переложила. Не могу найти носки.
Первые немецкие гости сидят в саду и воротят нос от плохого масла, перед ними стопками лежат путеводители. Здесь, в квартале ремесленников, человек, по крайней мере, избавлен от журналистов и фотографов. Те высматривают голливудские физиономии в Палаццо дель Чинема, часами топчутся на красном ковре. Не знаю, надо ли мне ехать на Лидо. Как недавно сказал Пухер, самые лучшие статьи все равно у кого-то списаны. Посмотрю-ка я фильм Амелио и Ризи в кинотеатре «Олимпия». Вольфрам Паулюс меня не интересует, а телефильм Фасбиндера «Марта» и того меньше.
Выходишь из отеля и ступаешь по обрывкам фольги или картофельным очисткам, регулярный вывоз мусора у них здесь все еще не налажен. Бабушка Эннио бросала мешочки в канал.
Вчера в той квартире горел свет, но он больше не живет в переулке Барбариа-де-ле-Толе. На латунной табличке значится фамилия Скарпа, а балкон заставлен растениями.
В остальном все без изменений: школа имени Антонио Вивальди за высокой каменной стеной, почта, остерия «Балон», кондитерская «Ферзуок», где мы как-то под вечер впервые пили «маккиато»[12]. Даже ларек с мороженым все еще на месте, сидящий в нем пенсионер продал нам ледышек на триста лир; из окна мы могли наблюдать, как он смешивает сироп с водой и разливает эту жидкость по сосудам для замораживания. Единственными его клиентами были дети из этого квартала и Рита — она любит водяное мороженое. Случалось, что мороженщику не хватало сиропа, тогда мороженое, по ее словам, сильно отдавало хлоркой.
Словно вуайер, стоял я перед лавкой Туркетто и смотрел на их окна. Да что мне за дело — Рита теперь счастлива.
Узкие переулки все похожи друг на друга и все выходят на какую-нибудь площадь, к мосту. Я бреду наугад в скудном свете. Как ей удалось так быстро и так хорошо здесь сориентироваться.
Только в Вене она заблудилась, потому что прилагала ко всем другим местам и городам масштаб Венеции. Ей хотелось пройтись пешком, и она плохо рассчитала. Расстояние на плане, казалось, требовало всего десяти минут ходьбы, на самом деле оно заняло более получаса. В Венеции, как она однажды рассказывала, ориентирами ей служили латунные таблички на дверях, витрины магазинов, а особенно — запущенные фасады домов и статуи Мадонны в нишах. На площадях, откуда отходило несколько переулков, какое-то запомнившееся ей платье или жакет в витрине, попавшейся на пути туда, нередко помогали ей решить, верный ли она выбрала путь обратно. Вена действует ей на нервы: одинаковые магазины, быстро следующие один за другим, вывески, рекламные щиты, светящиеся буквы, плакаты и афишные тумбы сбивают ее с толку, безнадежно лишая способности ориентироваться.
