Я на это от своей госпожи получил специальное разрешение. Поначалу она (по причинам, которые сейчас станут ясны) возражала. Но я указал ей на ложность своего положения и на то, что если его не исправить, ни она, ни я не будем оценены по заслугам.
Знайте же, что долгое время Клио не знала радости. Она говорит, что была счастлива, покинув дом своего отца Пиера, дабы стать музой?[73] Те скромные начала она вспоминает с нежностью. У нее был один слуга, Геродот. Ей нравились его романтические наклонности. Он умер, и у нее появилось множество способных и верных слуг, раздражавших и удручавших ее своим отношением к делу. Жизнь для них, кажется, состояла исключительно из политики и военных действий — предметов, к которым она, женщина, питала определенное равнодушие. Она завидовала Мельпомене. Ей казалось, ее слуги снаружи смотрят на множество скучных подробностей, забыть которые невелика потеря. Слуги Мельпомены имели дело с предметом, чья ценность неизменна, — душами мужей и жен; и не снаружи; но ввергаясь в глубину этих душ, передавая их самую сущность. В особенности ее задело замечание Аристотеля, что трагедия «философичнее» истории, ибо трагедию занимает то, что могло бы произойти, история же ограничивается лишь происшедшим.[74] Именно это Клио зачастую чувствовала, но не могла точно сформулировать. Она понимала, что заведует в лучшем случае второстепенным департаментом. Именно то, чем ей нравился — и заслуженно — бедняжка Геродот, делало его плохим историком. Факты нельзя путать с вымыслами. Но почему ее слуги из всего разнообразия фактов ограничивались одним небольшим их подвидом? Не в ее власти было вмешиваться. Музы, по условиям грамоты, дарованной им Зевсом, должны были своим слугам давать полную свободу. Клио, по крайней мере, могла воздержаться от чтения сочинений, которые, согласно юридической фикции, вдохновила. Пару раз за сто лет она заглядывала в очередную историческую книгу и, пожав плечами, откладывала ее в сторону. Некоторые средневековые хроники ей нравились. Но когда Паллада однажды спросила, что Клио думает о «Закате и падении Римской империи»,[75] та ответила лишь: «Ὂστις τοῖα ἔχει εν ἡδονῇ ἔχει ἐν ἡδονῇ τοῖα» («Это похоже на то, что понравится тем, кому нравится то, что похоже на это»). Тут она проговорилась. Обычно она век за веком делала вид, будто считает историю величайшим из искусств. Перед своими сестрами она всегда задирала нос. Но втайне была ненасытным читателем драматической и лирической поэзии. Она с большим интересом следила за развитием рыцарской прозы в южной Европе; после выхода «Клариссы Гарлоу»
