Не произнеся ни слова, дошли они до Солонницы. Зулейка ждала, что он заговорит о ее фокусах. Ему не понравилось? Она не решалась спросить; из всех присущих подлинному артисту качеств у нее была только чувствительность к критике. Она была расстроена. Подумывала, не попросить ли назад сережки. Он, кстати, ее за них не поблагодарил! Ладно, можно сделать поблажку приговоренному к смерти. Снова она вспомнила знамение, о котором он рассказал. Она взглянула на него, потом в небо. «Эта же луна, — сказала она про себя, — смотрит на крепостные стены Тэнкертона. Видит ли она двух черных сов? Слышит ли, как они ухают?»
Зулейка и герцог дошли до Солонницы.
— Мелизанда! — крикнула Зулейка наверх.
— Постойте! — сказал герцог. — Мне есть что вам сказать.
— Ну так скажите лучше без шкатулки в руках. Пускай горничная ее отнесет наверх. — Она снова позвала Мелизанду, и снова безуспешно. — Наверное, зашла к домоправительнице или еще куда. Поставьте шкатулку внутри. Мелизанда потом ее поднимет.
Она открыла дверь; герцог переступил через порог с романтическим трепетом. Возвратившись в лунный свет спустя миг, он понял, что про шкатулку она была права: та губительна для самовыражения; и хорошо, что он не заговорил по пути из переднего двора: душа требует жестов; и сейчас он первым жестом схватил Зулейку за руки.
От неожиданности она не могла пошевелиться.
— Зулейка! — прошептал он. Она онемела от злости, но резким рывком освободила запястья и отскочила.
Он засмеялся.
— Вы меня испугались. Вы испугались моего поцелуя, потому что боитесь меня полюбить. Сегодня днем — вот здесь — я почти вас поцеловал. Я вас принял за Смерть. Я был влюблен в Смерть. Я был дурак. И вы тоже, дорогая моя несравненная: вы дурочка. Вас пугает жизнь. Меня нет. Я люблю жизнь. Я буду жить ради вас, слышите?
Она стояла спиной к двери. Злость в ее глазах сменилась презрением.
— Вы собрались, — сказала она, — нарушить свое обещание?
— Вы освободите меня от него.
— Вы что, смерти испугались?
— Вы не будете повинны в моей смерти. Вы меня любите.
— Спокойной ночи, жалкий трус. — Она шагнула в дом.
— Нет, Зулейка! Мисс Добсон, нет! Возьмите себя в руки! Одумайтесь! Умоляю вас… вы пожалеете…
Она медленно закрыла перед ним дверь.
— Вы пожалеете. Я буду ждать здесь, под окном.
Он слышал, как со скрежетом закрылся засов. Потом шажки, удаляющиеся по мощеному коридору.
И он ее даже не поцеловал! — с этой мыслью он каблуком взрыл гравий.
И он ей повредил запястья! — с этой мыслью Зулейка вошла в спальню. Точно — там, где он ее схватил, остались два красных пятна. Еще ни один мужчина не осмеливался так к ней прикасаться. Чувствуя себя запачканной, она принялась тщательно отмывать руки с мылом. Сквозь зубы время от времени выходили слова «невежа» и «скотина».
