Неразумная ярость нашего героя питалась небезосновательной ревностью. Зулейка, очевидно, забыла о его существовании. Сегодня, стоило ему убить ее любовь, она показала, что его любовь волнует ее куда меньше, чем любовь толпы. И теперь она думала только о толпе. Он взглядом следовал за ее высокой стройной фигурой, пробиравшейся через толпу туда и сюда, гибкой, доверчивой, из локтя одного мальца извлекавшей пенс, у другого из-под воротника трехпенсовую монету, полкроны у третьего из волос, и все время подобным флейте голосом повторявшей: «Ну и чудеса!». Она сновала туда и сюда; чернота ее платья и ночная синева оттеняли светящуюся белизну рук и шеи. Издали можно было принять ее за привидение; или за ставший зримым ветерок; блуждающий ветерок, теплый и нежный, вступивший в союз со смертью.
Да, такой ее мог увидеть случайный наблюдатель. Но герцог не видел в ней ничего потустороннего: она лучезарной была женой; богиней; первой его и последней любовью. Сердце его ожесточилось, но лишь против черни, пред которой она угодничала, а не против нее за угодничество. Была она жестокой? Как и все богини. Унизилась она перед толпой? Душа его снова наполнилась страстью и состраданием.
Продолжавшийся в зале концерт создавал невыразительное музыкальное сопровождение охватившим двор темным чувствам. Он завершился чуть раньше соперничавшего с ним представления Зулейки; ступени заполонили дамы и горстка донов; позы дам сочетали изысканное недовольство с вульгарным любопытством. Ректор сквозь полусон разглядел море студентов. Заподозрив нарушение порядка, он удалился поскорее в свое жилище, дабы не уронить случайно достоинство.
Был ли на свете, хотел бы я знать, историк столь безупречный, что его ни разу не посещал соблазн произвести на читателя впечатление какой-нибудь удивительной небылицей? Я сейчас борюсь с сильнейшим искушением поведать вам о том, как под конец представления на Зулейку пламенем снизошел дух высокого чародейства и она сделалась достойным его посланником. Лукавый Аполлион[71] мне шепчет: «В чем тут вред? Скажи читателям, что она в землю бросила семя, и то взошло сразу древом тамариндом, и зацвело оно, и принесло плоды, и иссохло, и исчезло. Или скажи, что она из пустой ивовой корзины выпустила шипящую злую змею. А почему нет? Ты этим читателей взволнуешь и обрадуешь. И они тебя не разоблачат никогда». Но Клио, которой служу, на меня смотрит сурово. Госпожа, простите мне мгновенную слабость. Не поздно еще сообщить читателям, что кульминаций Зулейкиного представления стало жалкое действо с Волшебной Чайницей.
