Ланч прошел в почти полной тишине. Герцога и Зулейку охватил волчий голод, как это со всеми бывает после сильных переживаний. Вдвоем они скоро прикончили холодную курицу, салат, крыжовенный пирог и камамбер. Герцог то и дело доливал себе в бокал. Холодный классицизм его лица бежал под натиском романтического движения, объявшего душу. Он как будто состарился на два-три месяца с той минуты, когда я впервые показал его читателю.
Он одним глотком выпил кофе, отодвинул стул. отбросил только что зажженную сигарету.
— Послушайте! — сказал он.
Зулейка сложила руки на коленях.
— Вы не любите меня. Я признаю окончательным ваш намек, что вы меня никогда не полюбите. Нет смысла говорить — да и невозможно сказать, — как глубоко, глубоко вы меня уязвили. Мою любовь вы отвергли. Но и отвергнутый, — продолжал он, стукнув по столу, я вас не оставлю. Мне придется прибегнуть к доводам. Гордость моя хотела бы их избегнуть. Но любовь сильнее гордости; и я, Джон, Альберт, Эдуард, Клод, Орд, Ангус, Тэнкертон,[24] Тэнвилл-Тэнкертон,[25] четырнадцатый герцог Дорсетский, маркиз Дорсетский, граф Гроувский, граф Частермейнский, виконт Брюзби, барон Гроувский, барон Петстрэпский и барон Уолокский, как записано в книге английских пэров, предлагаю вам свою руку. Не перебивайте меня. Не качайте головой. Подумайте хорошенько над моими словами. Взвесьте выгоды, которые обретете, приняв мою руку. Они многочисленны и громадны. Они также очевидны: не будьте к ним слепы. Вы, мисс Добсон, кто вы сейчас? Фокусник и бродяга; без средств, кроме тех, что добываете ловкостью рук своих; без положения; без приюта; кроме собственного достоинства, у вас нет защитника. Ваше призвание благородно, я с этим ни на миг не поспорю. Но подумайте, с какими оно связано опасностями и лишениями, с какими тяготами и неудобствами. Я предлагаю убежище, которое сейчас же спасет вас от всех этих бедствий. Я вам предлагаю, мисс Добсон, убежище славное и великолепно золоченое, какого ваше воображение не представит, пустившись в самый вольный полет. У меня 340000 акров земли. В городе я живу на площади Сент-Джеймс. Мое главное имение, которое вы, возможно, видели на фотографиях, находится в Тэнкертоне. Это тюдоровский дом, стоящий на холме над долиной. Посередине долины течет река, столь узкая, что через нее перескакивают олени. На склоне возвышаются сады. Дом окружает большая мощеная терраса. Неизменно пара-тройка павлинов волокут свои хвосты вдоль балюстрады, и такие чопорные! будто их только что распрягли из колесницы Юноны. Два ряда пологих ступеней ведут к цветам и фонтанам. А сады изумительны! Один сад — белых роз, в духе эпохи короля Якова. В конце двух густых аллей, под ветвистым сводом — озерцо, в нем Тритон черного мрамора и кувшинки. Под архипелагом кувшинок снуют туда и сюда золотые рыбки — языки пламени в темной моде. Там же длинная узкая аллея стриженого тиса. В конце ее укрылась пагода расписного фарфора, ее принц-регент — мир праху его — подарил моему прадеду. Там много вьющихся троп, и неожиданных видов, и скрытных, чудных беседок. А милы ли вам кони? В конюшнях моих, сосновой древесины и серебра, помещены семь десятков. И все вместе они не смогут потягаться с самой жалкой из моих автомашин.
