— Ваша мама сказала, что вы со мной больше не знакомы! — выпалила Ева, а сама спрятала нос в воротник и смеется.
Коля нахмурился.
— Пойдемте в Пушкинский сад, — сказал вдруг Коля.
Ева молчит.
— Пойдемте! — настойчиво повторил Коля. — И поскорей. В саду никто не ходит. А здесь на улице могут заметить.
Ева кивнула, и пошли.
Ледяной ветер качает голые березки и колючие кусты. Столб «гигантов» уже без петель, петли сняты на зиму, и трапеции сняты. И во всем саду ни души. Только двое. Идут по главной дорожке медленно-медленно. Коля вышагивает, заложив руки в карманы черной шинели. Сжал губы и смотрит прямо перед собой.
Ева идет рядом. Искоса поглядывает на Колю и подкидывает ногой все камни на дорожке, все сухие листья.
— Ева, такие письма нужно сжигать!
— Да, — ответила Ева, — да, да! Теперь уж я непременно. Как прочту, сразу буду сжигать на свечке.
— Послезавтра вечер в реальном. Вы придете? Ева отрицательно мотнула головой.
— Почему же? Моей мамы не будет. Мы могли бы хоть немного потанцевать.
Коля повернулся к Еве.
— Вы тогда не хотели танцевать со мной. А мне как хотелось! Как хотелось! А теперь…
— Что теперь? — Коля нахмурился и смотрит на Еву. — А теперь вы не хотите?
— Нет, нет, нет! А теперь мне не придется.
— Почему же?
— Вы никому не рассказывали про меня? — вдруг спросила Ева.
— Никому. А зачем вы спрашиваете?
— А потому, что мальчишки любят про девочек хвастать.
— Нет! Никому.
— Честное слово?
— Честное слово.
Ева заглянула Коле в глаза. У Коли глаза серьезные и смотрят прямо.
— Ну тогда, — сказала Ева, — вам можно доверять. Я вам расскажу. Никому не скажу, а вам скажу. И вы никому.
Ева умолкла.
— Что же вы не говорите?
— Вот когда до старого дерева дойдем, — скажу. Коля пошел быстрее — и прямо к дереву.
Ева отстала. Что-то не хочется говорить. Точно от ветра все мысли разметались. Идти бы и идти, долго-долго. И чтобы Коля шел.
Ева сорвала тоненькую веточку и кусает.
Коля остановился под деревом. Повернулся и ждет.
— Ну, говорите же!
Ева оглянулась. Отшвырнула ветку, схватилась за медную пуговку на черной шинели и зашептала:
— Я убегу… В Петербург, к бабушке. Завтра, в девять сорок.
Коля вдруг побледнел.
— Ева, не делайте так, — сказал Коля.
— Нельзя, нельзя! Вы ничего не знаете! Иначе нельзя. Я не могу больше с папой жить. А вы помните, что мне обещали — никому ни слова.
Коля снял фуражку и провел рукой по темным волосам. Держит фуражку в руке.
«Холодно без фуражки, — думает Ева. — А ему не холодно. Он не чувствует. Ему жаль, жаль со мной расставаться!»
