Вся эта сцена, конечно, немыслима. Она вообще не могла иметь места. Я не имел права освобождать пленника. Освободить его я мог только в том случае, если я признавал его невиновным. Если же я признавал его виновным, то освободить его мог только один человек: император. Но где он был!
Следовательно, неправда и то, что я говорил с иудеями об освобождении Господа, чтобы не сказать, болтал об этом; также неправда, как это утверждал Руф, что якобы я умыл руки; поскольку это чисто иудейский обычай, и даже если я уже длительное время был наместником Иудеи, то я все же еще не знал все обычаи страны; и совершенно неправда, что я, умывая руки, сказал: «Я не повинен в крови этого праведника, смотрите!», на что мне якобы весь народ ответил: «Кровь его на нас и на детях наших!», ведь сказанное иудеями — типичное vaticinum post eventum — предсказание постфактум, то есть оно появилось после события, которое она должна была предсказать; речь идет об осаде и разрушении Иерусалима, когда завоеватели уничтожили большое число иудеев, которые могли быть повинны в смерти Господа, возможно также, что при этом убивали их детей и детей их детей. Однако все это доказывает лишь то, что Евангелия были написаны лишь после разрушения святого города; а что же тогда можно думать о точности сообщений о событиях, если они записаны спустя столько времени после самих событий!
Однако остается странным и примечательным, что кровь Христа — если вообще так можно выразиться — точно так же лишь после записи этого самопроклятия в Евангелиях, то есть тоже после разрушения Иерусалима, сколько бы это разрушение не повлекло за собой жертв, — только кровь Христа действительно довлеет над поколениями иудеев. Так как в течение всего средневековья и до настоящего времени их снова и снова презирали, преследовали, гнали, изгоняли, мучили и убивали. У этого может быть только два объяснения: либо они сами провоцировали подвергать себя подобным действиям, и поэтому необразованные темные массы позволяли по отношению к ним все виды жестокости, — совершенно так же, как я сам, глядя на Христа, считал, что понимаю, почему весь народ так дурно поступает со страдальцем; либо они, иудеи, из-за своего представления о своей избранности, так противопоставили себя остальному человечеству, что можно было подумать, что им больше не нужна защита, которой пользовались остальные; и наконец, вполне возможно, что взаимодействовали обе эти причины. Во всяком случае, трагедией является не столько судьба самих иудеев, как, скорее всего, то обстоятельство, что утонченный, более образованный, более интеллигентный народ, а именно иудейский, при каждом столкновении с более тупым, более грубым, более бездумным народом, то есть с нами самими, обречен на безнадежность. Но это ведь так: и у нас деньги побеждают дух, индустрия побеждает философию, пронырливость — благородство, масса подавляет индивидуальность, природа подавляет Бога — но разве не приходилось и самим иудеям уже в глубокой древности быть совершенно такими же мучителями, какими все еще являются наши святоши, наши мыслители и физики в настоящее время!
