Поэтому нам не тормозить, а поспешать следует. И я уже на днях высылаю в издательство всё необходимое, поскольку почти всё уже сделал. Проделанное раньше вовсе не выкидывается, оно лишь дополняется. Таково соглашение с издателем Клюненко. Который, кстати, поговаривает о — не падай в обморок! возможном переходе издательства на самоокупаемость. Ты знаешь, что это означает на нашем жаргоне: он собирается стать капиталистом. На наш лад, разумеется.
Что ещё? Здесь, в деревне, работается легче, чем в Мадриде. И наши кельты — то есть туземцы — не столь экспансивны, но главное: спят, как нормальные люди, по ночам. А не как ваши там, когда и как попало. Так что ночи в моём полном распоряжении.
8 августа Здоймы. Твой друг Исаев.
4. Ф. В. КЛЮНЕНКО В МОСКВУ.
Дорогой Фёдор Васильевич!
Постарался как можно быстрее исполнить Ваши пожелания. Довёл до конца описание книги Реверса, а также переделал в новом духе рецензию на неё и портрет автора. Бумаги прилагаю в указанном порядке. Ещё раз: Вы не должны думать, что я поначалу пытался обмануть лично Вас. Я просто следовал правилам игры, существовавшим до тех пор, и не знал о введении новых. Что ж, теперь я переиграл всё согласно этим новым правилам. Вы говорите — потребуется стать и новым человеком? Что ж, и это выполнимо. Если очень надо. Кажется только, что нам с Вами не придётся меняться во многом… Не так ли?
Если я, по Вашему мнению, набрался в последнее время цинизма и неверия, в том числе и в благотворность перемен, и в конечном итоге — в разумные цели истории, в прогресс… то я пригляжу за собой. Но, по моему мнению, это не цинизм, а реакция на переходный период, когда старые правила уже не работают, а новые ещё не работают. На разреженность атмосферы, на непредсказуемость и ненадёжность ветров в такой атмосфере, на трудности лавирования при внезапных «дуновениях чумы». Извините, по-новому: дуновениях свободы.
* * *
ТАБЛИЧКА ЧЕТВЁРТАЯ.
Второй том хроники далёк от простого — линейного — изложения событий. Намерения автора явно меняются. Теперь он занят тем, что выводит на первый план иные, но отнюдь не новые фигуры: Одре и Гувернала. Эти персонажи не могут обойтись друг без друга, но и противостоят друг другу, словом и делом. Один из персонажей различает эти понятия, слово и дело, другой — напротив, сливает. Второй, например, полагает, что сказать или написать достаточно, чтобы превратить, пресуществить сказанное и писаное в дело. Но первый, Одре, постоянно нарушает предписания хроники Гувернала, разрушает его дело. А сам Гувернал продолжает предписывать, то есть, строить, перестраивать, отстраивать разрушающееся заново. Таким образом, Гувернал пытается создать повествование нового типа, и вместе с ним — нового типа историю, государство, личность, эти вечно новые общечеловеческие ценности. А Одре сопротивляется этому, пытаясь оставить всё как есть. То есть, становясь противником самого прогресса. Он даже утверждает, что прогресса нет вовсе, ибо не существует ни будущего, ни прошлого. А есть лишь настоящий, протекающий лишь сейчас сквозь нас неделимый миг. Cтало быть, Гувернал подвижен, а Одре статичен. Гувернал в стремнине цивилизаторского шествия, а Одре стоит на его пути, подобно неподвижному камню. Короче, Гувернал пишет историю вперёд, а Одре назад. Точнее — рвёт его манускрипт на мелкие клочья, а клочья перемешивает, чтобы ни один исследователь не смог их уложить в прежний линейный порядок.
