Хотя… может быть, дано четвёртое. Я имею в виду, что к утру я ожил. Настолько, что смог повиноваться необходимости. Необходимость же была — выйти из дому, поскольку в доме хоть шаром покати. Докативши шар до места, мы с Джоном наполнили его, чем нашлось. И после этого сели в автобус, чтобы ехать ко мне в отелишко. Я, очевидно, на крыше вечером простудился. Иначе не объяснить, почему, когда я открыл глаза — автобус ехал. И по совершенно незнакомым улицам. Дж. Т. тоже их не знал. Ну и справедливо: ведь это был уже не Мадрид-папа, а Севилья-мама, откуда пишу и где пребываю. Жизнь тоже потихоньку в меня прибывает. Хотя она и преходяща, но ко мне приходяща, вяще… вернее, паще… паки, паче… ну, да ты меня понял, Сашук.
И вот, теперь идут за мной. И я пойду, за ними. Так что продолжение рассказа — завтра. А это я, на всякий случай, отправлю сегодня. Ну, это… что беру сейчас двумя пальцами за уголок. Такое раздвоение рассказа абсолютно необходимо для истины. Ведь и я сам несколько раздвоен, даже растроен. Потому и не прощаемся.
И не подписываемся: Олег, Дмитрий, Исай.
2? 9? Свль.
18. А. П. ДРУЖИНИНУ В МОСКВУ.
Снова сижу я в постели в халате и каюсь.
Джон Т. Реверс кается вместе со мной.
И боимся сходить к завтраку вниз, ибо.
К тому же балкон… помнишь, писал тебе давеча я?
вовсе не доньи Розарии был,
квартира не Розина также и, кажется, дом.
Понятно, зачем члены мои выражали протест.
И вот: мы раскаиваемся и больше не будем.
Мы: я и Дж. Т.
Не знаю, где донья-сеньора сейчас,
но и она — тоже. А нет? К чёрту её,
даже если имеет причину обиды:
«За кладбищенской оградкой долго я ждала его,
он мне, сволочь, не сказал украдкой — ничего…»
Что ж мы делаем, друг, с нашим бессмертным телом, а?
Нет, не описался я, душа меня меньше тревожит, чем тело.
Со мною она родилась, или совсем напротив
припутешествовала, а также — умрёт или нет.
Тело моё! На Последнем Cуде воскреснут все в теле.
В каком же? Неужто, вот в этом? О, ужас, ужас, ужас…
Или — во всех моих в этой жизни телах!
Осматриваю последнее из них. Мне горько.
Ропщу. Зачем? Ведь вчерашнее — нынешнего не лучше.
Имеем ли мы шансы воскреснуть, вот в чём дело.
Подозреваю: нет, не имеем. Так как вовсе не родились
никогда. И нигде не явились. Так что же должно воскресать?
Тогда остаётся одно: мы бессмертны и так,
без усилий, одной лишь причине подвластны:
вящей Милости Божьей.
Я плачу.
И то же — Дж. Т. Ведь он слышит меня:
я диктую этот гекзаметр себе вслух, форте.
И вот говорит он мне, слыша меня и плача:
