Туда его превосходительство и направился – правда, не столько из-за предмета, представлявшего важность для мадам писательницы, сколько ради собственного спокойствия. Дело в том, что в зимнем саду жили его любимцы, домашние птицы – канарейки и попугай какаду-альба. Поскольку именно в месте их обитания произошёл основной переполох, вызванный приступом Веры Ивановны, следовало ожидать, что птицы могли пострадать подобно тому, как это случилось в зале с несчастным граммофоном.
Пернатые питомцы встретили хозяина радостным многоголосием: канарейки вывели в его честь несколько замечательных рулад, а попугай, за пронзительный голос прозванный Тромбоном, энергично раскачавшись на жёрдочке, распустил гребень и страшно крикнул:
– Э-эй, ух-х-нем!!!
– Ух, ты, мой Шаляпин! – изумился Сергей Ефимович, бегло оглядывая помещение.
К счастью, сколько-нибудь заметного разорения вокруг не наблюдалось – чуть фикус примяли, да кадку с пальмой сдвинули с места, просыпав немного земли, вот и всё.
«И на том спасибо!» – успокоившись, его превосходительство взялся искать записку, но той, к вящему удивлению, нигде не оказалось. Ничего не дал даже строго криминалистический метод осмотра места, коим Крыжановский в совершенстве владел ещё с тех времён, когда служил следователем в Вильно.
«Странно, картина складывается вполне определённая: вот тут Верочке сделалось дурно, и она упала…, нет, пожалуй, не упала, а мягко опустилась на пол – иначе фикус так легко бы не отделался… Потом прибежали другие гости и, кто-то неуклюжий, видимо, Фёдор Щербатский, запнулся о кадку… Он и унес на руках Веру… Да, он и унёс. Но где же, в таком случае, записка?! Выходит, подобрали, раз нет нигде? Вряд ли: во-первых, не до того было – все вокруг Веры хлопотали, а во-вторых, уже обмолвились бы, чай, не целковый, чтобы в ком-то пробудить воровской соблазн. Значит, здесь она, эта дурацкая цидулка! Или нет? Всё, хватит тратить время на поиски, а лучше всё же спросить у гостей…»
Сергей Ефимович осознал, что в прямом и фигуральном смысле глупо топчется на месте, что привело его в некоторое раздражение.
«Как она сказала – птичье торжище? Ох, уж эта Вера с её воспалённым воображением и любовью к разным выспренним словечкам. Помнится, даже один из ранних своих романов так и назвала – «Торжище брака», совершенно не подозревая, что словечко сие из воровского лексикона и означает, ни много, ни мало – вещевой мешок.
Дойдя до крайней степени раздражения, Крыжановский окончательно решил прекратить поиски.
