— Вполне можно. У нас есть время.
Вожак был очень старый и очень мудрый. Он никогда ничего не делал опрометью. Ему уже стукнуло двадцать семь, он был много старше всех в эскадрилье, включая командира, и к его мнению прислушивались с уважением.
— Давай сначала сделаем кое-какие покупки, — предложил он.
— А что потом? — спросил голос из ванной.
— Потом придумаем что-нибудь.
Наступило короткое молчание.
— Вожак?
— Да.
— Ты знаешь здесь каких-нибудь женщин?
— Каких-то знал. У меня была знакомая турчанка с очень белой кожей. Её звали Венка. И ещё югославка по имени Кики. Она была на целую голову выше меня. И ещё была одна девушка, кажется сирийка, — забыл, как звали.
— Позвони им.
— Уже звонил, когда ты ходил за виски. Все куда-то подевались. Так что, как видишь, пока не везёт.
— Мне никогда не везёт.
— Давай для начала походим по магазинам. У нас ещё масса времени.
Через час Таран вылез из ванны. Оба они облачились в чистые шорты цвета хаки и такие же рубашки, спустились в холл и вышли на раскалённую, залитую солнцем улицу. Вожак надел тёмные очки.
— Я знаю, что мне нужно, — сказал Таран. — Мне нужны тёмные очки.
— Вот и прекрасно. Сейчас поедем и купим.
Они остановили извозчика и велели ему ехать в Сигурел. Таран купил себе тёмные очки, а Вожак покерные кости[2], после чего они снова вышли на раскалённую улицу.
— Видел девушку? — спросил Таран.
— У которой ты купил очки?
— Да, смугленькая.
— Скорее всего, турчанка.
— Мне безразлично, кто она. Но она потрясающая, нет разве?
Они шагали по Шариа Каср эль-Нил, засунув руки в карманы шортов, и Таран надел только что купленные тёмные очки. Стояла послеполуденная жара, на пыльной улице было полно египтян, арабов и маленьких босоногих мальчишек, за которыми летели тучи мух. Мухи жужжали и кружились над ними, норовя облепить гноящиеся глаза. В раннем детстве матери этих детей сотворили нечто ужасное с их глазами, чтобы избежать воинской приписки, когда сыновья достигнут призывного возраста. Топая босыми ногами, мальчишки бежали вровень с лётчиками, назойливо выкрикивая визгливыми голосами: «Бакшиш! Бакшиш!» — а за ними летели мухи. Повсюду стоял запах Каира, особенный запах, какого нет нигде, ни в одном городе мира. У него нет единого источника, он не исходит из какого-то определённого места — им пропитано всё вокруг: сточные канавы, тротуары, дома и магазины, все товары, еда, которую готовят в лавчонках, лошади и лошадиный навоз на улицах. Им пропахли люди и солнце, щедро изливающее свой жар на этих людей и, не менее щедро, на канавы, канализационные трубы, лошадей, пищу и отбросы на улицах. Необычный острый запах, в котором есть одновременно что-то сладкое и гнилостное, пряное, солёное и горькое. И он никуда не девается даже в ранние часы утренней прохлады.
