Прошло столько лет, но я до сих пор помню нежное, тронутое природным загаром лицо, и то, во что эта девочка была одета и как выглядела эта её дурацкая пуговица. А ещё я с лёгкостью могу представить себе золотистую впадину её живота и бесконечные ноги. Кстати сказать, реакция у меня на эти части женского тела до сих пор та же…
А тогда я уставился на Красную Шапочку и хрипло сказал ей:
— Э—э.. привет.
— Ага, и тебе хэллоу, — беспечно и насмешливо отвечает мне девочка. Боже, какой у неё голос: чуть хриплый, а диапазон такой, что блюз можно петь. Или — шептать признания. Лучше всего в этом голосе звучат ноты второй октавы, где верхние тоны легко поддаются изменению силы звука, и… так, ладно: да, у меня абсолютный слух. И — да, я в детстве играл на скрипке. И — да, спасибо за это всё моей маме Свете!
— Ты кто? — чуть свысока спрашивает меня девочка.
— Я? — «Придурок, зачем я её переспрашиваю?»
— Нет, я, — тут же воспользовалась моим промахом вредная Красная Шапочка.
«Ну, всё понятно: передо мной — привыкшая к поклонению звезда.»
— Я — Андрей, — говорю «звезде» я взрослым независимым голосом.
— А «сладкий», прости, это твоя фамилия? — преувеличенно—вежливо осведомляется она.
— Нет, детка, сладкий — это моё призвание. Тебе показать? — На лице у меня невинно—невозмутимое выражение, с которым я и вываливаю свой вопрос. Девочка прямо отпала.
«Ну что, съела? Ага, я и сам звезда. Это я только с виду пай—мальчик. Ты лучше у старой карги директрисы спроси, зачем она мою мать вызвала. Из—за английского и ботаники, что ли? Как бы ни так, это я её племяннику навалял за то, что он юбки задирал старшим школьницам. Мой гарем, не его!..» Вру: просто мне девчонки тогда пожаловались…
Красная Шапочка изумлённо распахивает глаза, хлопает ресницами. Потом на её губах расцветает улыбка, и девочка начинает смеяться. Вместе с ней начинаю веселиться и я, постепенно оттаивая.
— А, так ты, наверное, еще один ученик моей бабушки… Мне дядя Саша что—то такое про тебя говорил, — и Красная Шапочка небрежно щёлкает пальцами. Я немедленно убираю улыбку с лица, но молчу: я и в детстве был терпеливым и всегда предпочитал оставлять за собой только последнее слово.
— Чего молчишь—то, Андрей? Стесняешься, что ли? — продолжает дразниться Шапочка и складывает тоненькие ручки на пухлой груди.
— А ты у нас ничего не стесняешься? Может, и мне дашь урок по преодолению комплексов? — Тут я откровенно прищуриваюсь и совершенно по—хамски оглядываю девочку с головы до ног. (Нет, у меня ещё не было тогда определённого опыта, зато были друзья — настоящие оторвы). Щёки у Красной Шапочки заалели, а глаза заметались. Потом девочка прикусила губу, а мне стало её жалко.
