– Слава Вел… то есть слава Богу! – восклицает Лула.
Снова наступает молчание. Вдруг Лула останавливается:
– Смотри! Что это?
Она протягивает руку, и с точки, где она стоит, мы видим невысокую юкку, а под ней – изъеденную ветрами бетонную плиту, которая нависла над старой могилой, заросшей сорной травой и гречихой.
– Здесь кто-то похоронен, – говорит доктор Пул.
Они подходят ближе; на плите, снятой крупным планом, мы видим надпись, которую читает за кадром доктор Пул:
Уильям Тэллис
1882–1948
Не сомневайся, сердце, не грусти!
Уж нет твоих надежд; они отсюда
Ушли, теперь тебе пора идти!
В кадре снова двое влюбленных.
– Должно быть, он был очень печальным человеком, – говорит Лула.
– Может, не таким уж печальным, как ты думаешь, – отвечает доктор Пул, снимая тяжелую укладку и садясь на землю рядом с могилой.
Пока Лула достает из сумки хлеб, овощи, яйца и полоски вяленого мяса, доктор Пул листает томик Шелли.
– Вот, нашел, – наконец говорит он. – Эта строфа идет после той, что выбита здесь.
Краса, все приводящая в движенье,
Свет, чья улыбка вечно молода,
И милость, что проклятию рожденья
Не уничтожить, – ты, любовь, тверда,
Сквозь жизни ткань, что долгие года
Ткут человек и зверь, земля и море,
Горишь светло иль тускло, но всегда
Желанно – ты, со смертной тучей споря,
Ее развеешь надо мной в просторе.
Наступает молчание. Лула протягивает доктору Пулу крутое яйцо. Он разбивает его о надгробие, принимается чистить и бросает белые кусочки скорлупы на могилу.
