Обезьяна и сущность | страница 25



Рассказчик

«Никогда, – повторяет он про себя, – никогда! И пусть мать говорит что угодно». Он уважает мисс Хук как ботаника, полагается на нее как на организатора и восхищается ею как особой возвышенной, тем не менее мысль о том, чтобы стать с нею плотью единой, так же невозможна для него, как, скажем, попрание категорического императива.


Внезапно сзади, из развалин домика, преспокойно выходят трое мужчин злодейской наружности – чернобородых, грязных и оборванных; несколько секунд они стоят неподвижно, а потом набрасываются на ничего не подозревающего ботаника и, прежде чем тот успевает вскрикнуть, заталкивают ему в рот кляп, связывают руки за спиной и утаскивают в лощину, подальше от глаз его спутников.


Наплыв: панорама южной Калифорнии с пятидесятимильной высоты, из стратосферы. Камера приближается к земле; слышен голос Рассказчика.

Рассказчик
Над морем облака и тускло-золотые горы,
Долины в черно-синей тьме,
Сушь рыжих, словно львы, равнин,
Речная галька, белизна песка,
И Город Ангелов посередине.
Полмиллиона всяческих строений,
Пять тысяч миль проспектов, улиц,
Автомобилей полтора мильона,
И больше, чем везде: чем в Акроне –
резиновых изделий,
Чем у Советов – целлюлозы,
Чем у Нью-Рошелле – всякого нейлона,
Чем в Буффало – бюстгальтеров,
Чем в Денвере – дезодорантов,
Чем где угодно – апельсинов,
Там девушки и выше, и красивей –
На Западе, в Великой Мерзополии.

Теперь камера уже всего в пяти милях от земли, и нам становится все яснее, что Великая Мерзополия теперь лишь тень города, что один из крупнейших в мире оазисов превратился в грандиозное скопление руин среди полного запустения. На улицах ничто не шелохнется. На бетоне выросли песчаные дюны. Бульваров, обсаженных пальмами и перечными деревьями, нет и в помине.

Камера опускается к большому прямоугольному кладбищу, лежащему между железобетонными башнями Голливуда и Уилширского бульвара. Мы приземляемся, проходим под сводчатыми воротами; камера движется между надгробными памятниками. Миниатюрная пирамида. Готическая караульная будка. Мраморный саркофаг, поддерживаемый плачущими серафимами. Статуя Гедды Бодди больше натуральной величины. «Всеми признанная, – гласит надпись на пьедестале, – любимица публики номер один. «Впряги звезду в свою колесницу»». Мы впрягаем и движемся дальше, как вдруг среди этого запустения видим группку людей. Она состоит из четырех мужчин, заросших густыми бородами и довольно-таки грязных, и двух молодых женщин; все они возятся с лопатами – кто внутри открытой могилы, кто рядом, все одеты в одинаково ветхие домотканые рубахи и штаны. Поверх этих непритязательных одежд на каждом надет небольшой квадратный фартук, на котором алой шерстью вышито слово «нет». Кроме того, у девушек на рубахах, на каждой груди, нашито по круглой заплате с такой же надписью, а сзади, на штанах, две заплаты побольше – на каждой ягодице. Таким образом, три недвусмысленных отказа встречают нас, когда девушки приближаются, и еще два – на манер парфянских стрел, – когда удаляются.