Гришоня хотел разбудить Антона. Но взглянув на будильник, на мглистый, дождливый рассвет, решил дать приятелю отдохнуть еще полчаса, нырнул под одеяло, сжался в комочек, задумался; что бы это могло приключиться с его другом?
Антон не спал, лежал, закрыв глаза; голова болела, мысли путались, ускользали, точно размывались потоками дождя за окном.
Тоска, ноющая боль в груди гнали его через весь город по мокрым опустевшим улицам под дождем. Мимо него изредка мелькали раскрытые зонты, цветные дождевики… Он много километров отмахал по Садовому кольцу, утомился, но боль не проходила, сжимала сердце.
«Вот и все… — думал он с отчаянием. — Высоко залетел… Вот сорвался — и вдребезги… Зачем она это сделала? Зачем?!. Как теперь жить?! Как работать?!. Эх, Люся!..» — Приостанавливался на минуту посреди тротуара и брел дальше, не разбирая дороги, по лужам.
И сейчас вот он лежит на своей койке, обессиленный, разбитый, с ужасом осознавая, что все светлое, солнечное осталось где-то далеко — прошедшая ночь безжалостно разбила его мечту.
Антон со стоном вздохнул, повернулся.
— На работу пора, — послышался осторожный голос Гришони, — просыпайся.
— Я не сплю, — отозвался Антон, не подымая век; полежав еще немного, он приподнялся и сел на кровати, взглянул на заплаканные окна, на сырую одежду, на Гришоню, гремевшего чайником, встал, разделся: пиджак и пыльник оставил сушиться, а брюки положил под матрац — гладиться; в умывальной усердно плескал воду на лицо, голову…
— Почему ты спал одетым, где ты был? — настойчиво донимал его Гришоня, разливая чай. — Уж не напился ли ты?
— Да, почти что напился.
— С какой это радости?
— Отстань!
— Оч-чень интересно!
Выпив наскоро по стакану чаю, они вышли на улицу, прижимаясь к стенам домов, поспешили к трамвайной остановке.
Плотные, по-осеннему водянистые тучи опустились низко, на самые крыши домов, сеял мелкий и спорый дождь; еще недавно нарядные, в золоте ранней осени, деревья потухли, ветви их обвисли, листья посерели, набухли влагой и, падая, шлепались на асфальт грузно; как оладьи; в иссеченной водяными струями мгле расплывчатыми пятнами двигались торопливые фигуры людей.
В трамвае, сдавленный телами людей, Антон с тоской думал о том, что в цехе уже знают о его вчерашнем поступке, и живо представил, как рабочие, а особенно молодые, будут искоса, поглядывать на него, усмехаться, острить; и в первый раз за все дни жизни на заводе ему не хотелось показываться в кузницу; было стыдно.
