Алёша почти понимал. Толпа, например. Там все можно услышать.
В толпе сопрано вдруг прозвучит, ему ответит бас или дисканты спорят.
Но зато нет в толпе лада, это тоже понимал, в толпе все случайно. А хорал возвышен, хорал величествен. Органист сыграл прелюдию, и сразу грянули, поплыли чудные голоса, как у виолы — нежные, мягкие, ионийским ладом ведя победу. Видно было, как сильно хочет Антонио открыть Зубову-младшему что-то важное — чужой ведь, не венецианец, но три матроза напротив не выдержали и бросились в драку, и никогда не видел Алёша, чтобы узкогрудые так дрались.
27.
Каждые два месяца Зубов-младший отправлял письмо кригс-комиссару господину Благову, отчитывался в увиденном, расписывал каждую денежную трату. Писал, что давно питаются исключительно рыбой, иногда сухой, про красное вино вовсе не упоминал. И про то, что в док ходит только Ипатич, об этом тоже не упоминал. Писал про виденную в монастыре редкую рукопись, приписываемую святому Амвросию, про фрески на старых зданиях. Проехав на кораблях и на лошадях от Петербурха до Венеции, осмеливался целые страны и народы сравнивать друг с другом. Упоминал мазурку как добрый танец, но Силезию и Моравию хвалил больше, указывал на пьяную глупость поляков, начавших, например, и так и не закончивших мост через Вислу. «Поляки, любезный господин Николай Николаевич, — писал Зубов-младший, — делом своим часто подобятся скотам, понеже не могут никакого государственного дела сделать без боя и без драки». Дивился, что дамы в Польше разъезжают по городу в открытых экипажах и себе этого в зазор нисколько не ставят. А в Вене видел, как по случаю процессии сам император Леопольд шел свободно, не покачиваясь, его не вели под руки, как бывает в Польше с самыми сановными панами. Конечно, писал про деревянные гондолы, про сандоло, пуппарини, счьопоны, про дома на фундаменте из тяжелой расколотой лиственницы, понятно, больше со слов Ипатича, но какое это имело значение?
А потом дописывал слова для тетеньки:
«Любезная тетенька Марья Никитишна, отпиши мне касательно твоего здоровья, как ты жива есть. Хотел послать тебе всяких птиц красивых, ты в жизни таких не видела, некоторые рябые, как дядька Ипатич. Птиц этих можно держать живьем в клетке в саду, но нет возможности послать даже самых маленьких витютеней».
Порадовав тетеньку, писал дальше:
«А в лавках здешних огурешным семем торгуют, настоем ромашки и ноготков, розовым алтеем. Для здоровья легко и полезно, тетенька. (Про красное вино тоже ни разу не упомянул.) А новостей у меня две. У хозяина дома моего именем Виолли сын схвачен в Турции, томится в башне. Названный Виолли мне совсем проходу не дает, жалуется, когда же русские пойдут войной на таких неслыханных турков. А вторая новость: мои башмаки с пряжками у сапожника пропали, он обещает новые сделать и в утешение дает мускатные груши, печалится. Обещает как-то поправить, тут ведь скоро дожжи пойдут, скользко».
