«Коль сложится судьба, наденет зеленую форму или синюю. Преображенский и Семёновский полки оба равно почетны. Золотые галуны, нагрудной знак, трехцветный шарф на поясе. Неужто всю жизнь ему при тебе сидеть?»
Немец внимательно слушал. И Алёша так же внимательно слушал.
А строгий гость стучал деревянной ногой об пол, сухую руку на стол облокотив, раскурив новую трубку. Потом крикнул денщика и передал Алёше подарок — большую рукописную книгу, выписки из Морского устава.
«Читай. Поедешь со мной в столицу».
19.
Гулять теперь выходили втроем — рябой Ипатич, с ним хромающий кригс-комиссар и Алёша. В отдалении ходили то два, то три солдата, их старались не замечать. Остальные были отправлены кригс-комиссаром в село к дерзкому соседу, недавно опять нападавшему на Зубовку.
Река течет, облака плывут, жизнь проходит.
Кригс-комиссар все приглядывался и приглядывался к Алёше.
«Вот написано в Морском уставе, что когда какой офицер дерзнет своего товарища бить руками или тростью на берегу, то как, хорошо разве?»
«Совсем нехорошо, — опускал глаза Алёша. — Повинен будет обидчик».
«И это правда». — Голос кригс-комиссара надежды обидчику не оставлял.
Все как бы далеко где-то. И корабли со снастями, и город каменный. А на некоем пустынном берегу нападает на Алёшу офицер с тростью. Крикнешь ему, за обиду, мол, уплатишь жалованье за полгода, а он смеется.
«А если кто в туманное время землю или мель увидит, как чинить особенный знак, чтобы адмирал с кораблем на землю не выехал?»
Спрашивал кригс-комиссар, а сам о своем думал.
И по хриплому голосу кригс-комиссара море представлялось Алёше непомерно большим, даже не понимал такой величины, страшился, все тянуло узнать, откуда столько воды накопилось в природе? Озеро Нижнее, например, покрывается зимой толстой коркой льда — это ничего, птицы все равно осенью улетают, а целое море замерзнет — куда девать корабли?
20.
Наконец привезли соседа, дважды зорившего Зубовку.
Среднего роста, почему-то в длинном платье, сказали, что заробел, на заимке хоронился от солдат. При нем привезли стреляные ружья. Фамилия Кривоносов, таким он и был, не обознаешься. Кригс-комиссар поставил Кривоносова в углу гостиной под строгим портретным взглядом Фёдора Никитича в свете чудесных жар-птиц — и Кривоносов сомлел. Хотел пасть в колени, солдаты удержали. А Марья Никитишна удивленно произнесла: «Да ты же совсем скот, Кривоносов» — и стала всматриваться в соседа. «У него душ триста, не более, — пояснила кригс-комиссару, — а ведет себя на тысячу. Повешу, наверное».
