Тетенька вспыхнула: «Неужто так похож?»
Кригс-комиссар, помолчав, кивнул: «Непристойно».
«Да что такого? У Зубовых зубы всегда вперед выдавались».
«Я не о зубах, — странно протянул гость. — Но точно похож, похож».
«Вот и говорю, вылитый Степан Михайлович», — охотно подтвердила тетенька.
Гость оглянулся, опять непонятно покачал головой, потом заперся с Марьей Никитишной в кабинете. О чем они там говорили, никто так и не узнал, но к обеду оба вышли серьезные. Пахло табаком: гость много трубку курил. Настойки и наливки на столе выставили семи видов, гость предпочел смородиновую, держался строго, ругал томилинские дороги, дескать, есть такие места, что хоть лодку зови.
«Да кому ж у нас по дождям ездить, батюшка? По зиме только и бывают гости, а летом-то кто? Варнаки? Ну, пусть тонут. В моем гнезде тихо».
«Еще видел я, матушка, что у тебя некоторые мужики по селу в длинном платье ходят, — указал гость. — В Москве такого увидят на улице, сразу ставят на колени, обрезают полы вровень с землей».
«Выходит, правду говорят о теперешнем несоблюдении старинных правил?»
«Старинные правила терпимы в вере, — ответил на это гость. — Все остальное можно и должно менять. Ты не слушай дураков, матушка, сама оглупеешь. Государь тянется к новому, но в вере благочестив, говеет тщательно, с покаянием, коленопреклонением, с многократным целованием земли».
«Говорят, простые плотники сидят с ним за одним столом».
«Ныне всяк может стать бóльшим».
«Даже губернатором?»
«Построй три корабля и проси».
Непонятно, смеялся гость или говорил всерьез.
Часто поглядывал на Алёшу, будто примерял что-то.
«Да где ж в нашем краю построишь корабль? И нужного дерева не найдешь, и умельцев нет, и по реке Кукуману никуда не выплывешь».
Гость сердито постучал по полу деревянной ногой.
«Жалобы были, матушка, что ты воров самовольно повесила».
«А разве они не самовольно творили? Я смерти Степана Михайловича никому не прощу. Запущенный недраный мужик всегда и везде опасен, а нынче у нас даже девки балуют, — почему-то грозно глянула на немца, кивнувшего смиренно, и так же грозно на замершего Алёшу. Кавалер Анри Давид за обеденным столом не присутствовал, и вопросов о нем не было. Алёша даже задумался: неужели тетенька на всякий случай и француза повесила? — Зачинщики свое получили, — вела свои резонеманы тетенька. — Теперь бы сочувствующих продать».
Кригс-комиссар раскурил трубку.
«Не торопись, не торопись, матушка, скоро пресекут это».
