Он был ошарашен. Потрясен тем, что можно есть пустой хлеб. Для него это было совершенно непостижимо. Мне захотелось послать его ко всем чертям, высказать все, что я о нем думаю, чтобы хоть так вернуть его на землю. Но я увидел его внезапно округлившиеся глаза, застывший взгляд, в котором мелькнул проблеск озарения. Кажется, он вспомнил. Вспомнил то время, когда лагерь еще не был санаторием, вспомнил давно забытый скудный паек черного хлеба, вспомнил тогдашний жидкий супчик.
— Тебе нечего есть, кроме черного хлеба! — воскликнул он.
Именно так. Глупо, но так.
Он спустился с небес на землю и потащил меня за собой.
Мы вышли из барака, где находились Arbeitsstatistik и Schreibstube — секретариат и библиотека. Напротив на краю площади, где проходила перекличка, стоял барак Lagerschutz.
Там пахло чистотой и готовящейся едой.
Каминский подвел меня к своему личному шкафчику. Полки ломились от припасенной снеди. Он схватил брикет маргарина и протянул мне. Рано утром именно от такого кубика маргарина Stubendiest, выделявший нам дневной паек, стальной проволокой отрезал ломтики для нескольких заключенных — восьмерых, когда я только попал в Бухенвальд в январе 1944, и десятерых — в конце лета. Теперь, в середине зимы, уже для двенадцати.
Можно себе представить, во что превратятся те, кто выживут (если таковые будут).
Я зачарованно уставился на шкафчик Каминского, пока он протягивал мне кубик маргарина, точно такой же, какой по утрам делился на двенадцать дневных паек для простых смертных, к числу которых принадлежал и я.
Я уже видел личные шкафчики ветеранов. Наши ячейки были в задней комнате Arbeit. Ячейки ветеранов ломились от припасов. Иногда я даже видел там плесневеющий белый хлеб. И только две ячейки всегда оставались практическими пустыми — Даниэля Анкера и моя.
В наших ячейках, кроме стаканчиков и котелков, обычно не было ничего, только часть дневной пайки, если нам удавалось сохранить ее до полуденного перерыва или — при необходимости — до долгих часов ночной смены. В те дни, когда порция супа заменялась картофельным пюре, мы хранили очистки. Сначала съедали картошку, а затем поджаривали очистки на одной из электрических плиток. Какая же это была вкуснятина!
Случалось, что в наших ячейках не было совсем ничего, только пустые стаканчики и котелки — в те дни, когда нам с Анкером не удалось устоять перед искушением в момент раздачи дневной пайки.
Последний раз я видел Даниэля Анкера в книжном магазине на Сен-Жермен-де-Пре. Я подписывал одну из своих книг. Он, видимо, заметил удивление, мелькнувшее в моих глазах.
