— Где мне садиться в машину?
— Я покажу вам.
— Хорошо. Как скажете, сэр.
Харпер неторопливо прошел к входной двери, открыл ее.
— Будем считать, что мы договорились. Ну а теперь, Артур, забирайте ваше барахло и исчезните. Мне надо хоть немного поспать. Завтра у меня полно дел…
Я собрал все мои вещи, рассовал их по карманам, направился к двери…
— Эй!
Когда я повернулся, что-то больно ударило меня в грудь, а затем упало под ноги.
— Вы забыли отмычку, — не без иронии прозвучал голос Харпера.
Я нагнулся, поднял отмычку, положил ее в карман и… молча ушел. Даже не попрощавшись. Впрочем, он этого и не заметил. Потому что был занят своим бокалом с бренди.
Самым страшным в школе «Корам», где я учился, были телесные наказания, то есть порка деревянной тростью, которая сопровождалась определенным, довольно унизительным ритуалом. Вконец раздраженный постоянно повторяющимся проступком ученика, учитель, выйдя из себя, прекращал «читать мораль», быстро царапал что-то на листке бумаги, складывал его и говорил: «Отнеси эту записку директору». Это было приговором. В записке всегда была одна и та же фраза, в конце которой стояли его инициалы: «Прошу Вашего разрешения на экзекуцию». Читать ее наказанным ученикам категорически запрещалось. Не знаю почему, но записка обычно была сложена два раза — вдоль и поперек. Наверное, учителям просто не нравилось просить на это специальное разрешение начальства.
Получив приговор, жертве надо было выйти из класса и найти мистера Браша, или, как мы его называли, Щетину. Иногда он, конечно, находился в своем кабинете, но чаще в «своем» шестом классе, ведя урок тригонометрии или латыни. В таком случае надо было, робко постучавшись, войти в класс и молча стоять там у двери до тех пор, пока он не соизволит тебя заметить. В зависимости от настроения Щетины ждать приходилось иногда пять, а иногда и целых десять минут…
Это был высокий, плотного сложения человек, с багровым лицом и массой черных волос на тыльной стороне обеих рук. Ведя урок, он, как правило, говорил очень быстро, и буквально через несколько минут в уголках его губ начинали появляться частички белой пены. Когда Щетина был в хорошем настроении, то почти сразу же прерывал урок и тут же начинал свои шуточки вроде: «А-а, наш славный Симпсон! Или, может, лучше называть вас „наш не совсем достаточно славный Симпсон“? Итак, чем мы вам можем быть полезны?»
Причем, что бы он ни сказал, класс начинал громко и долго хохотать, поскольку чем дольше они смеялись, тем дольше длилась пауза в занудливом уроке. «Ну и в чем мы согрешили, Симпсон? В чем именно на этот раз? Сделайте милость, сообщите нам, пожалуйста». Говорить всегда надо было только чистую правду — не выполнил домашнюю работу, соврал учителю, испортил классную тетрадь чернильными кляксами, — так как всегда была угроза, что он захочет спросить потом у учителя.
