Он перевернул страницу на пятнадцатое февраля, — Евсевий, пустынник Сирийский, питался исключительно растительной пищей. «Не такая уж это большая заслуга, — заметил про себя Пашко, — и Урош, отец Ново Логоваца, никогда не ел мяса, но это не мешало ему воровать с гумна и хлеб, и сено, красть овец и уводить лошадей и продавать их туркам… Вот святой апостол Онисим дело другое: его привели в Рим и отрубили голову».
— Все-таки в то время было лучше, — прошептал он и устроился поудобней, — отводили людей в Рим и там их казнили, а сейчас Рим вышел из берегов: отправился по свету казнить людей и нанимать других на эту заплечную работу… До того, как Онисиму отрубили голову, он был рабом некоего Филомена из Фригии. Онисим поссорился со своим господином и бежал от него. Апостол Павел мирил их и помирил. В то время, значит, можно было помирить раба и господина, нынче это никому бы не удалось. Сам бог не возьмется, — знает, что не получится…
Так он дошел до двенадцати мучеников, погибших во время царя Диоклетиана в Палестинской Кесарии. Первым был Памфил, пресвитер, исправлявший списки Святого писания; вторым — старый дьякон Валент, тоже ученый человек; третьим — Павел, которого однажды уже бросали за Христа в огонь. Потом пятеро братьев родом из Египта — они возвращались после отбытия наказания на рудниках Киликии и у ворот города назвались христианами. «Все они были казнены, а в их числе и юноша Порфирий, пытавшийся похоронить их тела. Его сожгли на костре; и некий Селевкий за то, что подошел и поцеловал мучеников прежде, чем им отрубили мечом головы; и старец Феодул, слуга римского судьи, поцеловавший одного из мучеников, когда их вели на казнь; и, наконец, Иулиан за то, что целовал мертвые тела мучеников и восхвалял их деяния».
«Вероятно, это была какая-то облава, — подумал Пашко, — вроде тех, что устраивали прошлой зимой на коммунистов. Согнали их с разных сторон и в тот же день перебили. Бог знает сколько воды утекло со времен царя Диоклетиана, и хоть бы что — облавы даже приумножились. Целое государство идет в облаву, а то и три и четыре объединятся, чтоб облава была погуще, а бойня — покровавей. Иной раз большие облавы сталкиваются и дробятся на множество малых облав и упорно продолжают истреблять друг друга. Не ведают, что творят, одна радость, одна забота — упиться кровью, разум не в голове, а в руках и штыке. Должно быть, и это козни Злой Нечисти — ей небось приятно глядеть, как люди друг друга колошматят, а на нее поднять руку не помышляют. Только уж совсем умирая от усталости, люди прекращают бойню и давай каяться и клясться, что никогда больше так не будут. Но верить их клятвам нельзя — люди не держат слова. Просто не могут держать — не в их это власти и не от их желания зависит, все в руках Злой Нечисти, которая где-то притаилась и время от времени напускает на народы волны яда, от которого те и безумеют».
