Без нее мне не хочется праздновать, – признается Нора накануне первого Рождества, когда Бабетты не будет рядом. То ли синьора А. решила провести сочельник с кузинами (она всегда описывала их как женщин завистливых и коварных и, несмотря на одиночество, не подпускала близко, но рак ослабил и ее семейный иммунитет, который она укрепляла полвека), то ли не ожидала, что мы и на этот раз ее пригласим. Возможно, она рассудила так: я больше у них не работаю, с какой стати они меня позовут? Когда я позвонил и сказал, что мы, как всегда, ее ждем, она как будто растерялась, почти рассердилась:
– Господи, да я вовсе не собираюсь садиться за стол! Смотреть на всю эту еду. Теперь я вам не компания.
Я предложил ей заехать к нам до или после ужина, на голодный желудок или сытой, – мы все равно будем рады.
– Забудьте обо мне, – поставила она точку, – празднуйте себе спокойно.
Вот только мы с Норой отнюдь не спокойны. Без синьоры А. список гостей, которых мы собираемся пригласить на ужин в сочельник, выглядит пугающе, как никогда: мы трое, мама Норы, ее второй муж Антонио (страстный любитель порассуждать об экономическом кризисе и задиристый блогер, несмотря на неподобающий для блогера возраст), а также его дочь Марилена, с которой Нора никогда не находила общего языка – возможно, из-за десятилетней разницы в возрасте, а, может, как ехидно утверждает Нора, любить новых детей твоих родителей – значит идти против природы, привязываться к кому-то по команде. Всякий раз с приближением Рождества развод Нориных родителей повисает в небе грозовой тучей, а накопившийся в воздухе электрический заряд проникает в Нору, и она то и дело бьет током в десять тысяч вольт всякого, кто попадется – Эмануэле, а чаще – меня. Никого не обидеть – родственников с моей стороны, ее старых и новоприобретенных родственников – и, одновременно, предотвратить нежелательные встречи – игра, которой мы так и не овладели.
По крайней мере, с синьорой А. у нас всегда было за что зацепиться. Когда оказывалось, что за столом не находилось общих тем для беседы и не было ни малейшего желания их искать, все сосредотачивались на приготовленном ею угощении. Мы расхваливали его по очереди, гадали, что́ она приготовит в следующем году, – так мы с трудом дотягивали до полуночи. Синьора А. становилась центром Рождества, рождественским козлом отпущения, но ей все равно было приятно. В такие вечера она более чем когда-либо казалась членом семьи, хотя ей никак не сиделось на своем месте: не договорив фразу до конца, она убегала из гостиной в кухню, заранее принималась мыть посуду, каждые пять минут переодевалась: из прислуги в гостя, а потом – опять в прислугу. Если подумать, наверняка праздники ее выматывали. Когда наступало время десерта, я брал бразды правления в свои руки и заставлял ее сидеть, приклеившись к стулу, я так и говорил: «А сейчас приклей свою попу к стулу!» Ей нравилось, когда я так с ней разговаривал. Она складывала руки на коленях и наслаждалась завершением вечера.
