— Я же говорил уже, что нам нельзя нигде светиться! — подаёт голос Шауль и тут же быстро и сбивчиво начинает объяснять: — Вы не знаете этих людей! Для них нет никаких тормозов. Если они что-то решили, то рано или поздно исполняют…
— Прямо-таки тайный орден какой-то! — усмехаюсь я. — Масоны, блин…
— Хуже масонов! Масоны против них слепые котята! Можете смеяться надо мной, можете говорить, что у меня мания преследования… А мне сейчас вовсе не до шуток!
— Чем же ты перед ними провинился?
— Вам лучше не знать, чтобы не подвергать себя смертельной опасности…
Я даже закашлял от его пафосного сообщения:
— Господи, ну прямо-таки латиноамериканская мелодрама! Страсти-то какие роковые!
— Если бы вы хоть одну сотую часть знали…
— А я не хочу знать одну сотую! — Я оборачиваюсь и уже без улыбки смотрю на Шауля. — Я хочу знать всё. И узнаю.
Мы въехали в город, и здесь нам уже было спокойней, чем на пустынном шоссе с редкими машинами. Если за нами кто-то увяжется, то в городе отследить нас будет гораздо сложнее. Я еду в потоке машин и раздумываю, куда податься с раненым Штруделем, которого нельзя везти в больницу, а тут ещё перепуганный Шауль Кимхи, который по неизвестной причине боится собственной тени.
— Я вот что подумал, — говорит Штрудель, — мы можем поехать ко мне. Я живу один, гостей у меня не бывает, и там нас никто не найдёт.
— Но это же почти сто километров отсюда, — сомневаюсь я, — дотянешь?
— Куда я денусь! Да на мне всё, как на собаке, зарастает. Завтра уже буду как огурец…
Шауль вроде не возражает, а я мне всё равно. Но едва мы выезжаем из города, Шауль неожиданно заявляет:
— Есть у кого-нибудь нож? И притормозите, пожалуйста…
— Решить покончить жизнь самоубийством? Сделать себе харакири? — невольно усмехаюсь я. — Не рановато ли?
— Дайте нож, — мрачно повторяет Кимхи, — это необходимо.
— В бардачке поищи, — подсказывает Штрудель, и я извлекаю оттуда тонкий китайский ножик для резки бумаги.
— Подойдёт, — кивает Шауль.
Мы съезжаем на обочину, и Шауль решительно режет себе руку чуть выше запястья.
— Вены решил вскрыть? — бормочу я, готовый в любую секунду вырвать нож из его рук. — Так поступают покинутые дамы и непризнанные поэты! А ты-то какое отношение к ним имеешь?
Шауль ничего не отвечает, лишь выдавливает из открывшейся ранки маленькую продолговатую таблетку в пластиковой оболочке.
— Что это? — Штрудель даже привстаёт со своего кресла.
— Чип. Нам всем такой вшивают, чтобы отслеживать наши передвижения.
