Совсем недавно точно так же перед Сардинесом стоял крушитель его надежд, Артур Солеанский, император, волей Создателей, и потомок одного из ангелов, не стонал, не умолял, не откупался. Вот Виктория — она боялась, она знала…
— Твоя мать мертва.
— Более чем, — снова согласился мальчик, его, как и отца, звали Артур, пока еще просто Артур. Дориан удивился своим мыслям, в них он неосознанно давал мальчишке шанс. Может не убивать его, а продать на рудники или какому-нибудь извращенцу? Нет, слишком просто.
— Более чем? — зачем-то повторил Сардинес, и ему показалось, что от этих слов головная боль усилилась, неся с собой не самые приятные воспоминания.
На Виктории было одето нечто, более напоминающее рубище, нежели платье, такие делают разве что в отстающих в развитии планетах, закрытых от вмешательства волей Создателей. Женщина была бледна, плакала, бросалась на колени, но Кагами Лэн всегда поднимала ее на ноги и заставляла стоять. Повторялось это так часто, что Дориану просто надоело, и он велел Лэн уйти, забрав с собой охрану.
Вид умоляющей его о пощаде стервы ему понравился. Эта ведьма, бросившая его двадцать лет назад ради смазливого сына императора Самуэля, сейчас обещала ему не только себя, но и вообще все что угодно. Тогда он ударил ее, затем еще раз и еще. Он не собирался ее убивать, только сломать окончательно. А ведь эта вдовушка, узнав о пленении мужа, не кинулась со всех ног его спасать, на полгода исчезнув, и вот вернулась вымаливать освободить сына. К слову, мальчишка был в плену недолго — чуть меньше недели. Отправь он за выродком чуть позже, и Виктории ему не видать. Не в таком виде уж точно. Но на вопрос, где же она была, женщина не отвечала, сколько ее не били, какие наркотики не применяли, а когда угрожали сыну — лишь плакала и умоляла. Вот и в этот раз, когда они остались без охраны, все было, как и обычно: Виктория тихонько поскуливала, даже не пытаясь встать, а Дориан пытался понять, за что он ее полюбил.
— Прекрати скулить, гьёджит, разве животныем вроде тебя не нравится сила? — он схватил со стола нож и, перевернув женщину на спину, вспорол ей платье; она не сопротивлялась, прекрасно понимая, что сейчас будет, только повернула голову вбок, но он с силой повернул к себе, — И не отводи взгляд, не хочу, чтобы ты представляла себе Солеанского, — и что-то такое промелькнуло в ее взгляде, что заставило вздрогнуть самого Дориана.
На короткий миг он ощутил себя жалкой дрожащей тварью, почуявшей свою смерть, и это ему не понравилось. Он отбросил нож в сторону, затем отшвырнул заскулившую на манер дворовой шавки женщину. Его трясло, выворачивало наизнанку. В голове звенело, перед глазами плыло, к горлу подступила тошнота. Что эта ведьма с ним сделала? Он подошел к ней, с трудом удерживаясь на ногах, намереваясь задать этот вопрос, но так и не задал. В чайных глазах Виктории застыл непередаваемый ужас, и уже через пару секунд она вскинулась, закрываясь руками, и издала нечленораздельный животный крик.
