Тук-тук-тук… — словно колокольцами перезванивались камнесечцы, словно играли они на пастушьих свирелях или перебирали струны гуслей…
Тук-тук-тук… — оборванные и босые стучали они, лица их были бледно-серые, рты обвязаны тряпками, а воспаленные глаза их слезились. То один, то другой камнесечец выпрямлял согнутую спину, отнимал тряпку ото рта и кашлял, сплевывая кровью…
— «Тук-тук-тук…» — читал Георгий Николаевич.
Тук-тук-тук… — вдруг легонько застучало в наружную дверь.
Он вздрогнул, поднял голову, спросил:
— Кто там?
Дверь слегка скрипнула, отворилась. На пороге вырос Миша. Он был босиком, в грязных засученных шароварах и в майке, а в руках держал какую-то блестящую металлическую чашечку, формой своей напоминавшую серебряную чару, из которой древнерусские князья пили на пирах мед и зелено вино.
Вид у Миши был крайне растерянный и смущенный. В черных глазах его виделся страх, смешанный с болью и отчаянием, тонкая верхняя губа вытянулась вперед.
«Прервал на самом животрепещущем месте!» — сердито подумал Георгий Николаевич.
— Мальчик, что тебе нужно? — очень строго спросила его Настасья Петровна.
Тот протянул вперед свою княжескую чару и жалобно пролепетал:
— Половник, половник сломался…
Настасья Петровна внимательно всмотрелась в него и вдруг сказала:
— Не верю! Из-за сломанного половника не глядят с таким отчаянием. Говори сейчас же, что у вас там стряслось?
Георгий Николаевич от гнева даже не мог рта раскрыть. У Миши тоже прилип язык к нёбу.
— Чего же ты молчишь? — повторила свой вопрос Настасья Петровна. И, не дождавшись ответа, она с большой нежностью притянула мальчика к себе: — Ну, милый мой, скажи мне, какая у вас там беда?
Миша взял себя в руки и начал сбивчиво, заикаясь. Настасья Петровна слушала его с участием и нескрываемым любопытством.
Георгий Николаевич тоже слушал и одновременно с тоской и злостью думал: «Противный мальчишка, прервал чтение!» Но с каждой минутой гнев его все остывал, остывал… А чувство писательской любознательности в нем все росло, росло… Рассказ мальчика и правда был очень интересный, такой можно бы вставить в новую повесть.
Миша рассказал, как они оставили Галю готовить обед, пошли в город и вернулись только теперь. Сварила бы она вкусно, и не стали бы ее строго судить за измену дружбе.
— За измену дружбе? — переспросила Настасья Петровна.
Миша повторил свой рассказ про преступную Галину ночевку и про еще более преступное уничтожение шоколадок.
— А теперь она бухнула мясные консервы прямо в компот, — уныло закончил он и тяжко вздохнул.
