— Овчинникова нет, товарищ второй, — зашелестел в мембране незнакомый голос. — Четвертое орудие погибло, и все там убитые. Нас окружили. У нас Сапрыкин раненый. Я связист Гусев, раненый. Еще Лягалов раненый. А с нами санинструктор. Я связист Гусев…
— Где Овчинников? — закричал Новиков, едва разбирая в шумах звук потухающего голоса. — Овчинникова! Слышите?
— Овчинникова нет, к вам пробивается, а мы трое раненые — связист Гусев, сержант Сапрыкин и замковый Лягалов. И еще санинструктор с нами, — однотонно шелестел бредовый, слабеющий голос, — а снарядов, говорят, ни одного нету… Пулемет только… Кончаю говорить… Я связист Гусев…
«Овчинникова нет, к вам пробивается!» Он ко мне пробивается? Зачем? Кто приказал ему? Он бросил орудия? — соображал Новиков. — Орудия Овчинникова не существуют?»
— Вы посмотрите, посмотрите, товарищ капитан, что там творится, перед пехотными траншеями… Наши бегут, что ли?
«Кто это сказал? Разведчик, дежуривший у ручного пулемета? Да, это он — стоит в конце ровика, расставив локти на бруствере, смотрит туда…»
— Товарищ капитан, видите? Наши?..
И все же Новиков не верил, не мог поверить, что Овчинников отходил.
— Товарищ капитан, снаряды! Снаряды есть! Снаряды принесли! — прокричал Степанов, вваливаясь в окоп, размазывая пот на грязном лице. — Мы снаряды несли, так они по нас чесанули! Эх, жаль стереотрубу, — сказал он, беря пробитую осколками, лежавшую на земле стереотрубу, и хозяйственно, бережно положив ее на бруствер, спросил: — А как они там… живы?
— К орудию снаряды! — ответил Новиков.
— Овчинников! Товарищ капитан! Овчинников!.. — метнулся за спиной чей-то крик.
В ту же секунду на скате высоты выросли трое людей, без шинелей и пилоток, держа автоматы наперевес, они были метрах в пятнадцати от орудия, бежали, карабкались толчками, как слепые, на высоту — видимо, ни у кого не было уже сил.
И Новиков увидел Овчинникова: в обожженной распахнутой телогрейке, с темным, как земля, лицом, волосы слиплись на лбу, он зло махал пистолетом, крича сдавленным голосом:
— К орудию! Бего-ом! За мной!
И ненужная команда эта в нескольких метрах от орудия, приказывающий голос Овчинникова остро и жарко опалили Новикова — в горле сдавила, жгла металлическая горечь.
Они перескочили через бруствер, лейтенант Овчинников, Порохонько и Ремешков, задыхались хрипло — ничего не могли выговорить, поводя мутными глазами. Порохонько повалился на землю, кусая сухие, обметанные копотью губы, просипел:
