Стефан стоял у лифта. Самая тихая пора дня, послеобеденная, заполняла коридоры спелым янтарным светом.
«Комедиант», — неприязненно подумал он о профессоре и раздвинул стеклянные двери.
И поехал к «своей» варшавянке, чтобы еще раз послушать ее сердце. Что-то не нравилось ему — не столько аритмия, сколько чертовски глухие тона… Сделал ей укол глюкозы. В клинике царило спокойствие, изредка пролетала мохнатая ночная бабочка, беспомощно трепеща крыльями на солнце. Он зашел во вторую родильную палату. С минуту постоял там у входа, бессмысленно глядя на подносы с последами и кровью. Они стояли рядышком на полу. В нем уже поднималась усталость последних дней, он чувствовал ее в мышцах.
«Может быть, так начинается старость? — подумал он без улыбки, несмотря на свои двадцать девять лет. — Похоже, годы в лагере нужно умножить на четыре».
С приходом ночи голова станет тяжелой, и никакой, даже самый яркий, свет не поможет. Он уже знал, как это бывает.
— Боже… Боже… Боже… — доносился тяжкий, неустанный стон из бокса.
— …купила два метра шифона в горошек и сшила себе прелестную юбочку…
— Дорогая, ты бы принесла ее как-нибудь, — отозвался другой голос, суховатый и писклявый.
— Ох, Боже мой… Боже мой… как больно…
— С оборочками, вот так, сбоку узко, внизу распущено, как сейчас носят.
— О Боже… сестра… о Боже…
Стефан забыл об усталости и влетел в палату как бомба, так что обе акушерки, стоявшие у окна, даже перепугались.
— Святой Антоний Падуанский, что ж вы так влетели? Я даже задохнулась, — сказала Жентыцкая.
— Где у вас болит? — раздраженно спросил он роженицу, зная, что не сможет сделать им выговор: стоят рядом с кроватью, а что не обращают внимания на стоны, неудивительно — они столько их слышали…
Он с минуту размышлял, не сделать ли женщине укол новокаина в область матки. Продолжительные, но редкие боли начались у нее четырнадцать часов назад.
Тут же вспомнил кислую мину профессора. «Это потому, что у коллеги Тшинецкого мягкое сердце», — бросил тогда Жемих. «Ну-ну… коллега, — пропыхтел Чума, — ну-ну… женщины рожают сто тысяч лет подряд, и всегда в болях. Они уже успели привыкнуть! Зачем новые порядки? Можно занести инфекцию, знаете ли».
Стефан знал.
— Ничего нельзя сделать, господин доктор? Ох-ох, о Боже, Боже, никогда больше, никогда…
— Каждая так говорит, а через год снова с брюхом, — затрещала сбоку вторая акушерка. Худая была как щепка, желтая, высохшая, на носу — массивные черные очки.
