— Уже ложусь, — заверила я.
— Сладких снов, Санни, — пожелала мама.
— И тебе, — улыбнулась я, уверенная, что она больше не будет беспокоиться из-за ночных шорохов.
Чары, опутывавшие окружающий наш дом забор, разработал дед, и никто не мог миновать их без вреда для собственного здоровья. Никто, у кого были недобрые намерения.
А для благонамеренных, но незваных гостей была черно-белая Стрела, прикормленная нашим кучером и одобренная любящей животных мамой.
Три дня прошли спокойно. Я всерьез задумалась над словами Шаридена об ином пути, который мне предстояло найти. Но мысли приходили сплошь нерадостные. Я никогда не мечтала быть великой чародейкой, о нет, но было до слез обидно, что именно я стала той самой частичкой нашего рода, на которой отдохнула природа. А случай с леди Вайолетт наглядно показал, что легче поверить в мою лень, чем в то, что внучка Тигора Далларена действительно бездарна.
Мама пыталась растормошить меня; она скрывала, что переживает, но актерских способностей у нее имелось столько же, сколько у меня — провидческих. А еще мне казалось, что в мамином взгляде наряду с беспокойством и сожалением проскальзывает вина, словно отсутствие клятых способностей целиком и полностью лежало на ее совести. И я соглашалась на прогулки, походы в театр и на званые обеды — не столько в надежде развеять собственную печаль, сколько мамину. А в итоге в один из визитов к леди Кэррас вновь встретилась с Береаном Вердишем; впрочем, тиронец вел себя подчеркнуто вежливо и лишний раз даже не смотрел в мою сторону. Это меня порадовало, и о том, что ему вообще было нужно, я решила и вовсе не думать. Скорее всего, наслушавшись рассказов о Тигоре Далларене, Вердиш вознамерился заполучить в свою школу сильную провидицу, жестоко ошибся на мой счет и теперь злился и на себя, и на меня. Не так уж и важно на самом деле. Куда важнее было то, что мама становилась все печальнее. И я остро жалела, что папа сейчас не с нами: уж он-то придумал бы, как объяснить леди Амельде, что ее вины в случившемся со мной нет. В письмах я эту тему не затрагивала, потому как не хотела еще больше расстраивать отца, который на расстоянии все равно ничем не мог помочь.
Приходила Ритта, дядюшка которой жил неподалеку от нас. Она поделилась новостями, передала, что мэтресса Ноллин волнуется за меня и все-таки ждет чуда, и заявила, что на другую соседку ни за что не согласится, а потому я просто обязана вернуться. Я улыбалась и кивала, прекрасно зная, что с подругой в подобном взвинченном состоянии лучше не спорить. И все яснее понимала: если бы это зависело от меня, непременно вернулась бы. Потому что, несмотря на усиленные размышления, я так и не смогла решить, что делать дальше. Настоящее выглядело все глубже засасывающей трясиной, а будущее представлялось до того темным, что, боюсь, никакой фонарик, будь он хоть трижды волшебным, не развеял бы сгустившийся там мрак.
