— В каком-то аксепте, — наконец, выдавил он из себя. — В хорошем смысле, — добавил он быстро.
— Это как? — заинтересовался неугомонный товарищ в первом ряду.
— Вы это прекратите, — повторил Модест. — Согласно штатного расписания и изысканиям наших отечественных учёных, — начал он, — директор НИИ ЧАВО, товарищ Янус Полуэктович Невструев, существовал в двух экземплярах. Как было установлено компетентными органами, это происходило от того, что второй экземпляр директора двигался во времени назад, тем самым создавая эффект контрамоции, то есть движения во времени взад. Доступно?
Привалов тяжело вздохнул. То, что один из Невструевых — контрамот, установили никакие не компетентные органы, а он сам лично. Но этого почему-то никто не помнил. Как и прочих его, Привалова, заслуг. Они как-то очень быстро забывались. Зато все превозносили Ойру-Ойру, создавшего "теорию фантастической общности", непонятно кому и зачем нужную, или того же Почкина, год назад написавшего статью в "Вопросы чароведения", считающуюся гениальной. Статья была посвящена гауссовости приращений в теории стандартного М-поля и целиком основывалась на расчётах Привалова. Однако упоминать Привалова Почкин в тексте не счёл нужным, объяснив это тривиальностью сашиного труда. "Понимаешь, Санёк" - сказал он ему в ответ на робкую претензию, — "с тем же успехом я мог бы упомянуть арифмометр". Саше, как обычно, стало стыдно. Он долго корил себя за примитивные чувства, недостойные настоящего мага, и даже тратил лишние минуты на осмотр ушей — не полезла ли из них шерсть. Шерсть не лезла, Саша радовался. Но глупая обидка осталась и жила где-то в глубине души своей жизнью, время от времени вылезая наружу.
— В общем и целом, — продолжил Модест, — вчера в полночь, то есть сегодня в прошлую полночь, то есть в состоявшуюся сегодня полночь Янус Полуэктович провёл научный опыт, в результате которого, некоторым образом, — он снова замялся, подыскивая в своём лексиконе подходящие формулировки.
В этот момент воздух колыхнулся, и рядом с Камноедовым возник Янус Полуэктович.
Вид у него был чрезвычайно торжественный. Директор явился в парадном финском костюме, при галстуке, украшенном золотой булавкой, и в жёлтых ботинках, по виду заграничных. В руке он держал кожаную папку.
— Так, — начал он. Голос у него был мощный, ровный, легко накрывающий зал.
Модест вытаращился на него, как на саламандру, самовозгоревшуюся посреди вверенной ему территории.
