* * *
Пансионат Зенково был известен в городе еще со времен советских тем, что там время от времени партийная элита любила в тайне от непартийной общественности расслабляться. Комсомольские вожаки также любили эти места на склоне горы – в любое время года, сочетая спорт и просмотр запрещенных западных фильмов с голыми девочками. Слюна вожделения скатывалась с их губ возжой, как у среднеазиатских верблюдов во время течки.
Потом эти строения облюбовала новая власть, и вместо партийно-угольного генералитета там собирался окружной и московский криминалитет. Словом, история этого комплекса зданий была насыщенной и однажды, в своих стенах принимала рабочую вольницу со всех концов «великого и могучего».
В холе одного из строений случайно встретились Лялькин и Анатолий Валерьевич со странной фамилией Гаран. Глава города был в легком костюме с неизменным галстуком вокруг сильной шеи бывшего физкультурника. Роста выше среднего, плотно сбитый, имел голос зычный, говорил акцентированно и темпераментно, обычно в обличительном, разносном тоне. Особы, приближенные к телу, рассказывают, что в узком кругу, за бутылкой хорошего коньяка, он умел шутить и любил петь старые комсомольские песни, целиком погружаясь в свою молодость.
Лялькин вошел в холл почти одновременно с Анатолием Валерьевичем, и Мымриков познакомил их. После обычных ничего не значащих реплик он оставил своего шефа в креслах один на один с Лялькиным. Наступила пауза, так как по неписаной субординации первым должен был заговорить хозяин этих мест. Тот же внимательно разглядывал собеседника, стараясь понять, «кого же ему подсунули».
Нельзя сказать, что Геннадий Петрович безучастно смотрел на главу города. Отнюдь нет, напрягшись и приведя в действие свои паранормальные способности, попросту говоря, подключив к себе демонические силы, он видел Анатолия Валерьевича несколько в ином свете, чем это видят обычные люди. Помимо физического тела, он видел и его энергетического двойника – так сказать, ауру, и по цвету, насыщенности этого «тела» делал куда более точные и емкие заключения. Как и предполагал Лялькин, самым характерным в собеседнике была ницшеанская «воля к власти». Это был тот информационный канал, сквозь который Лялькину ничего не стоило проникнуть в подсознание собеседника – в то место, откуда как бы всплывают на поверхность сознания мысли и желания. Что он и сделал, осторожно коснувшись этого багрового сгустка энергии, исходящего от точки надбровных дуг, причудливым образом оплетавших тело, и уходящий в пупочную «чакру».
