— Это которая из них? — грубо спрашивает испанец.
Киваю ему на плакат Мисс Алии на стене.
— С такой-то попой? — говорит испанец со знанием дела. — На этой заднице можно сервировать стол на пятнадцать персон, — делает он совершенно резонное замечание.
Я отвечаю, что замечание, пожалуй, резонное: задница Мисс Алии заслуживает того, чтобы о ней написать многотомный научный труд, но мне не нравится тон, которым он говорит об этой женщине, пусть я ее даже и не знаю.
На лице испанца выражение, будто я нанес ему личное оскорбление, а заодно и всем представителям мужского пола на земле. Он делает шаг вперед и говорит, что если бы я знал, с кем имею дело, то сначала подумал бы, прежде чем так откровенно нарываться. Я заверил его, что совсем не нарываюсь. Он спрашивает, уж не струсил ли я.
Тут я вспоминаю маму, и мне становится спокойно на душе.
— Хочу, чтобы ты знал, — я смотрю прямо ему в глаза, — что, что бы ты сейчас ни выкинул, я все равно тебя не боюсь.
Потом подхожу к куску трубы, беру его в одну руку и начинаю постукивать по нему другой.
— Ке паса, амиго? — улыбаюсь приветливо.
Единственные слова, которые я знаю по-испански, но никогда не подозревал, что придется употребить их в такой нестандартной ситуации.
— Сейчас я тебя убью, — говорю тихо, как в кино. — Упакую в одну из этих коробок и отправлю по конвейеру вверх. Там на нее наклеят скотч, поставят печать и пошлют в Германию, в город Дрезден. К тому времени, как ее там распакуют и начнут расследование, я заработаю столько денег на этой работе, что, скорее всего, буду уже на Багамах.
Испанец отступает на шаг, его лицо искажается, как у обиженного старшим ребенка. Может, я, произнося, и настроил себя, что на сто процентов уверен, что так все и сделаю, но сам-то знал, что перебираю. Теперь перебор мной распоряжался и диктовал.
— Вообще-то, собирался отдать тебе сегодняшнюю зарплату, — (улыбаюсь). — Клянусь Богом, отдал бы, не приди ты сюда и не начни молоть свою галиматью.
Ничего не попишешь — удар ниже пояса. Он даже оглянулся по сторонам, ища, кому пожаловаться. А я опять вспомнил маму и повторил ее слова во второй — или уже в третий, что ли? — раз:
— Запомнил? Что ни сделай, я тебя не боюсь.
Он вышел, оставив дверь открытой. А я чуть меньше, чем за четыре дня, достиг своей американской мечты. Сидеть в грязной подсобке и говорить на одном языке с тремя местными из гетто. Я закурил воображаемый косяк и пожалел, что Мисс Алия не сидит рядом, чтобы ей предложить.
