— Кажись, все обошлось, — шепнула тетка Шуйского.
— Так это правда, что князь Василий поднял на него бояр? — буркнула старая, не желая беседовать с девицей.
Лицо Василия Ивановича сразу просияло, едва он увидел в дверях Марию.
— Славно, что ты приехала, а то я уж хотел посылать за тобою.
— Самозванец убит? — Мария казалась испуганной.
— Этот польский холуй получил то, что заслуживал.
— А что же дальше? — спросила тетка.
Слова услышал вошедший брат Шуйского Дмитрий.
— А дальше настала пора Шуйских. — Тонкое лицо Дмитрия с аккуратно подстриженными усами и ухоженной бородкой выражало энергичное нетерпение.
— Ты об чем? — Василий Иванович поднял глаза на брата.
— Об том, что, окромя тебя, корону брать некому. Литвину, князю Мстиславскому>{4}, мы ее не отдадим. Голицыну — тоже.
По лицу Шуйского пробежало сомнение.
— Я повел бояр бить расстригу не ради того, чтоб сесть самому.
— А нешто не твоя заслуга, что с самозванцем покончено? — спросила тетка. — Ты рисковал головой! Что ж, пущай Голицын взлезет на трон? Или Федор Мстиславский?
— Я… об таком… повороте не думал. — Василий Иванович опустил веки, однако сладкая истома подступила к его сердцу, довольная улыбка тронула его губы. То заметила наблюдательная тетка.
— Князь Василий Иваныч имеет право по родству, — ответила дева Буйносова-Ростовская. — Ить он — Рюрикович!
Все замолчали, Шуйский стал на колени пред Иверской Божией Матерью и долго молился, а когда кончил, увидел неслышно вошедших князей Трубецкого и Голицына. Атаман Трубецкой весь клокотал, короткая борода его дергалась, он подступил к Шуйскому:
— Сегодня, князь, упустишь, завтра будет поздно. Земля горит! Немедля иди на Красную площадь, там много наших. Они тебя, Василий Иваныч, выкликнут царем.
— Надо идти, — кивнул Василий Голицын, — не то выползет новый проходимец!
Шуйский, не отвечая, думал… Он не верил двурушному Голицыну.
Рябины на его лице стали медными; искуситель, однако, уже вполз в душу — Василий Иванович почувствовал себя царем. Его охватил какой-то сладостный трепет.
— Ступайте все на Красную площадь, — повелел, ни на кого не глядя. — И уповаю я не на то, чтоб выкликнули, а на то, чтоб избрать всей землей.
— Не мешкай, князь! — наказал, выходя, Трубецкой.
Когда гости ушли, Василий Иванович выпил серебряную чарку аликанта, закусил семужкой и, помолившись, опоясался кушаком, затем накинул опашень[2] цвета бычьей крови.
— Иди, князь, венец тебе уготован по праву, — напутствовала тетка, осеняя его крестом, — храни тебя Господь!
