если, конечно, он не хочет, чтобы я ела траву, землю, цветы или камни!
У Дрейфа невольно вырвался короткий смешок, но он мгновенно взял себя в руки и совершенно серьезно спросил, чтобы у женщины не возникло никаких подозрений:
— И вы делаете это?
— Что?
Его охватило почти нестерпимое возбуждение.
Словно в экстазе он прошептал:
— Едите, милая барышня, едите,
надкусываете плод,
крупный, сочный, манящий красный плод, висящий прямо перед вашим носом в этом саду, который вы зовете Раем!
Женщина, казалось, ничего не заметила,
она ответила ему по-деловому, немного рассеянно:
— Конечно, почему бы и нет,
ведь я голодна:
день был долгим и жарким, и время какое-то особенное,
и я вдруг замечаю, что я действительно чудовищно голодна,
да, все мое тело…
Она на редкость страстным жестом ухватила себя за грудь, и голос ее задрожал от звучащего в нем желания:
— … жаждет этого плода,
я изголодалась, истомилась, я пуста,
я совсем зачахну, если не надкушу его,
не положу его в рот и не поглощу,
не почувствую, как его сладкая белая мякоть тает у меня во рту…
Она заворочалась на диване от удовольствия:
— И я слушаюсь зверя, доктор,
несмотря на то, что одновременно кто-то или что-то строжайше запрещает мне слушать его,
какая-то великая сила,
какая-то высшая сила,
но я не могу сопротивляться искушению,
потому что вот он, плод,
висит на дереве,
передо мной,
только руку протяни,
красный, блестящий, сочный,
сверкающий каплями росы, из которых на меня безмолвно глядит мое лицо,
и я срываю плод,
надкусываю и пожираю его…
Она глубоко застонала, а Дрейф как завороженный застыл за письменным столом.
— И он несказанно вкусен:
сок, маленькие зернышки,
сладкий вкус наполняет меня, во мне открываются огромные неизведанные просторы, доктор,
зарождаются мысли, я вижу связи в бесконечности,
я хочу знать, жить, чувствовать, любить,
но, доктор, становится темно…
И она вдруг оборвала свои стоны, сделалась вялой
и лежала совершенно неподвижно
с закрытыми глазами,
наморщив лоб,
с измученным видом.
Самого Дрейфа это великолепное психическое представление, свидетелем которого он только что стал, привело в такое возбуждение, что он не записал в журнал ни единого слова.
Теперь он ожидал,
держа в руке ручку,
следующего припадка.
Наконец она жалким голосом прошептала:
— Темнеет,
ледяной ветер гуляет здесь по деревьям, доктор,
сад, мужчина и трава исчезают,
и я оказываюсь в огромной, черной пустоте и в бесконечном пространстве,
плач мой звучит эхом, а слезы мои тысячелетиями капают в никуда, в пустоту подо мною,
