Со второго этажа разглядеть дымные столбы разрывов труда не составляло. Вокзал превращали в нагромождение горящих обломков, безжалостно и эффективно.
Редкие трассы пулемётов и отрывистое буханье зенитной пушки на юркие штурмовики действовали примерно как мат на таёжное комарьё. То есть, не действовали вообще.
Несколько паровозов натужно тянули составы — куда угодно, лишь бы в сторону от вокзала. Не то, чтобы это особо спасало, для штурмовиков они даже на ходу оставались очень большой и очень медленной целью.
По вокзалу с визгом разлетались осколки. Ни о каком тушении пожаров или растаскивании обломков и речи не шло. Разбомбленные вагоны, один за другим, занимались пламенем.
Где-то возле запасных путей несколько раз подряд гулко бухнуло, и в небо поднялись чадные столбы пламени. Штурмовики добрались к цистернам с горючим.
Закончился налёт столь же внезапно, как и начался — только продолжала завывать сирена, и стоял в ушах многоголосый крик над размётанными в щепки пассажирскими составами.
Способность воспринимать действительность вернулась к Вашей Покорной только после безжалостного удара. Мент, поганец, всё же отыскал способ расквитаться за свой недавний позор.
— Спасибо, — щека буквально горела. — Где Романенко?
— Внизу уже! — недовольно рявкнул мент. — Бегом! Ну?
Осталось только последовать за ним.
Многострадального Арона Моисеевича нам уже вернули, но выглядел он так, что сомнений в его безумии не испытал бы даже самый беспристрастный психиатр. В ходе недавнего авианалёта, наш Гитлер явно додумал себе всё, чего не увидел из-за решётки — куда эффективнее любых страшилок. Приводить его в чувство требовалось незамедлительно, а то лишь забега вслед за ним по горящему вокзалу нам до полного счастья и не хватало.
— Какого чёрта ты не в машине? — командный рык в исполнении Вашей Покорной в силу наличных вокальных данных явление более жалкое, нежели поучительное, но здесь хватило и этого. — Почему мы должны вытаскивать тебя из-за решётки вместо того, чтобы воевать?
Учителя как подменили.
Вместо истеричной растерянности, в его глазах появилось какое-то новое, куда более решительное, выражение.
— Идём, — хрипло вякнул он, и первым бросился к выходу с вокзала.
— Куда! Стой! — будь время на панику, меня бы наверняка затрясло. — Ты дорогу не знаешь, придурок!
Держащегося за бок Романенко мы с учителем и ментом догнали уже на полпути. Шёл он как поломанная механическая игрушка, и выглядел — краше в гроб кладут.
