В документах, самовольно подготовленных, стояло такое заявление Евы Браун:
«Я не верю Морелю. Он такой циник. Он проводит эксперименты над всеми нами, как будто мы подопытные кролики…»
Фрау Франциска Браун заявила этим добровольным мстителям: «Все ненавидят Мореля. Все хотят от него избавиться. Но не знают как. Всякий раз это дерьмо выплывает из грозных событий…»
Брандт и Гизинг ехали в солдатских вагонах на фронт. Кто из них первым решил отличиться перед третьим рейхом? Гизинг? Или Брандт? Теперь они препирались, обвиняя друг друга.
— Это вы, Эрвин, надоумили меня… И я поддался вашему уговору. У вас никого нет, Эрвин. Вам было все равно. А у меня старая мать, у меня жена, которая только три месяца тому назад родила…
— Не надо, Карл, обвинять меня. Это был наш долг.
— Долг! Мальчик Эрвин… Кому теперь нужен этот долг? Вы разве не чувствуете, что это разгром рейха!
— Нет, не стоит, Карл, так говорить. Я не побегу первым докладывать на вас. Но так говорить не стоит. Всякий вагон, Карл, имеет уши.
— Это правильно, Эрвин, мы сразу не догадались… Именно уши имеет этот боров. Он везде поставил своих. Покупает их вином, водкой…
— Мне было удивительно слушать… Неужели вы с ним пили на… брудершафт? — Эрвин брезгливо скривился.
— Пил, пил… Потому я так долго и сидел в тылу… А с кем вы пили? Почему тоже так долго сидели тыловой крысой?
— Э, долгая история, — вздохнул Эрвин.
— И все же?
— Были виды на престарелую невесту.
— Дочку какого-либо генерала?
— Вы угадали.
— И что? Ничего нельзя было сделать ему для вас?
— Обещал. Но, как видите…
Где-то впереди завыла тревожно сирена, вокруг состава, шедшего как бы ощупью, вздыбились горы земли.
— Бомбят, — побледнел Эрвин. — Хорошо, что мы одни… Очень бы неудобно было перед солдатами, трусить грешно…
— Чепуха! Ничего нет порядочного на земле. И все. Остальное — будет могилка, какая-то отметина…
— А вот толстый кретин будет жить и здравствовать!
Морель стоял перед ее домом долго, пока в окнах не стали зажигать свет. Ему хотелось, чтобы она подошла к окну в халатике и чтобы он ее увидел и помахал ей рукой. Она бы узнала его сразу, и все-таки вышла бы к нему. Первым бы долгом он рассказал ей, как выкрутился вчера… нет… не вчера… позавчера… Или — когда? Он потом только осознал, что прокатилось над его головой. В своем этом особняке, удобном, красивом очень, южной стороной обращенном туда, к горам, свежему всему и очень хорошо пахнущему. Кто-то же должен иметь за такую опасную работу подобной красоты особняки. Почему ему не гордиться?
