— Поехали, мальчики! — Незаметно было по нему, что он час назад опрокинул в себя целую бутылку спирта.
— Как? — закричала Клашка. — Не отдам! Не тронете волоска!
— Все перемелется, — стал успокаивать ее врач. — Ты ведь хотела кус и дольше, и толще? Ты его получила…
Вездеход, ведомый Крикуном, осторожно снялся с места. Никто словам врача не придал значения, все стояли молча, провожая машину. Лишь Клавка картинно выставила руку, словно в заключительном акте какой-то человеческой комедии, поддерживая и твердь небесную, и твердь земную.
Нюшу взяла к себе учительница Ротовская. На улице к тому времени похолодало, а Нюша так и сидела на своей березовой скамеечке. Ротовская шла из школы, сразу поняла, в чем дело, и не насильно, однако ловко уговорила ее, достойную изумления, — так и сказала, покинуть это всеобщее место обозрения.
— Они думают, что я его отравила, — уже согревшись, но так и сидя неподвижно, говорила Нюша.
— Успокойтесь, голубушка, успокойтесь. Душа меру должна знать. Давайте я помогу вам раздеться… Давайте, давайте! Будем пить чай. Нате-ка!
— Неужели они все думают, что я его отравила?
— Теперь не суть важно это, Нюша.
— Почему они думают, что я его отравила?
— Малая искра города поджигает, а сама прежде всех помирает. Пусть их. Все станет на место. Вы же на самом деле не травили его?
— Вы что! Я же его любила! Я Сашеньку любила.
— Вы любили, а они захватывали, перехватывали, занимали, забывали!
— Но он был мой! Мой! Мой!
— К сожалению, Нюша, он был не только ваш. А с чужого воза и посреди болота сведут.
— Неужели вы не понимаете, что я его любила?
— Я вас прекрасно понимаю, но вам надо считаться не только с моим мнением.
— Я не хочу считаться ни с кем. Я его любила, и он был мой.
— И прекрасно. Пейте. Сколько вам положить сахару?
Нюша, зябко ежась, стала безразлично мешать ложечкой в своей наполненной чашке. На дворе было по-прежнему светло, и она представляла, как Сашеньку теперь заново хоронят. Она не боялась ничего, потому что ничего злого не сделала. Она была уверена, что Сашенька помер случайно, по ошибке; вместо него должен был умереть кто-то другой — Иннокентий Григорьев или Николай Метляев, только не Сашенька, такой большой, сильный, могучий и жизнерадостный. И когда ее вызывали к следователю, она примерно об этом говорила, повергая в уныние молодого, с недавней студенческой скамьи лейтенанта.
Следователь пришел тоже прямо от могилки и допрашивал ее в последний раз. Опять о том же самом — как она в тот вечер готовила, что было на первое, что на второе, что на третье. Ну какое вечером первое? Тогда она, помнится, сготовила мясо с рожками, и был еще чай. Едоков у нее числилось девять человек, восемь из них поели, не ужинал лишь Григорьев, а все остальные поужинали, сидели все вместе, ели из общего казанка — горячую пищу любили почти все. Что ж разбрасывать на тарелки? Да, если не ошибается она, дождь закапал, казанок с крышкой…
