— Под губы разве спляшешь? Вот я в воинской самодеятельности под гармошку давал!
Оказалось, что в селе гармонистов нету, был один в клубе, но от скуки, не совладав с собою, пустил под откос добро, сжег пол зрительного зала. Не в укор будь сказано директору — либерал, пожалел тот гармониста, вытурив его из поселка и покрыв лишь словесном стыдом, срамом и позором.
— Не было друга ему, — сказала Клавка, любившая людей, как говорится, с приветом, правда, любила она их, когда те жили от нее на расстоянии. Что с вас возьмешь? А он под гармошку романсы пел. Ты, Метляев, скажем, душу его постиг?
— Я? Я, Клава, тоже кое в чем тумкаю. Только я, Клава, не выдвигаю свои романсы наперед себя. Я человек скромный. На Большой земле я даже мог бы заведовать любым клубом.
Сашка, чтобы они больше не спорили, сознался, что на баяне он пиликает. Метляев недоверчиво ощупал его глазами, но решился по такому случаю пойти к Семену Мокрушину — у того есть баян, он купил сынку, который учится теперь в Салехарде в музыкальном учреждении, только остается Мокрушину баян отправить.
Метляев пошел, а Клавка крикнула вслед:
— Не даст он.
— Мне-то? — Метляев приостановился на пороге. — Да я что хочешь достану. — И весело хлопнул дверью.
Когда за окном исчез его модный тонкий силуэт, Иннокентий Григорьев усмехнулся:
— На мое место метит. Думает, что так близко. Думает, ежели директор взъелся, на минутку замахнулся, уже все… Иннокентии не такие! Их голыми руками не возьмешь!
— Не понял он, Иннокентий, что артельная каша-то лучше, когда подвоху нету, — отозвалась Клавка.
— Тьма он кромешная, хошь и в желтых носках топает.
— В старину здесь бы ему это так не спустили. По уши в долгах, а лезить на раздор.
— Уймем! — пообещал Иннокентий Григорьев. Мужик он был жилистый, весь налитый силой и злостью. На щеках у него заходили желваки.
Пока Григорьев между слов обещался стереть с лица земли всякого, кто у него поперек горла станет и власть его попытается бригадирскую захватить, пока Клавка дважды взглядывала на Сашку, растомленного и дорогой длинной, и новыми впечатлениями, пока она в третий раз остановилась в каком-то радостном испуге на его красивом лице, а он в это время, вспомнив солдатские свои замашки глядеть на женщин не сверху вниз, а наоборот, начинать щупать их с самых полных ног, вперся осоловело куда-то в сторону квадратов юбки и нейлоновых новых чулок, пришел Метляев с Семеном Мокрушиным, могучим, бородатым мужиком с всклоченными черными, как у цыгана, волосами, в большой одной руке он держал новенький баян, который расстегнулся и хрипел при каждом неловком движении его хозяина.
