Чтобы не заезжать домой, мы закупили продукты в гастрономе и снова отправились на дачу Костюковых. Дело было очевидно выгодным, и надо было работать, работать и еще раз работать, чтобы потом, когда возможность зарабатывать на ежах исчерпается, можно было бы медленно проживать заработанные деньги.
Снова горел камин, мы сидели напротив и ожидали темноты.
Обнимая Марину, я думал о ежиках. Думал о том, что природа все-таки сглупила, научив их в случае опасности не удирать, не убегать и прятаться, как делают все остальные звери, а всего лишь сворачиваться, выставляя свои иголки. Может, природа просто не могла предвидеть, что на ежиков будут охотиться люди?
Последовавшей за этим вечером ночью мы наловили два мешка ежиков, и дорога на вокзал была для нас сущей пыткой. Правда, и вознаграждение за пытку было щедрым – на дачу Костюковых мы возвращались с восемнадцатью миллионами в одном из мешков – у приемщика не осталось крупных купюр, и он отсчитывал деньги банковскими упаковками по сто пятитысячных купюр. Там же на даче мы прятали деньги в трехлитровых банках, засовывая их за банки компотов и варений на нижней полке погреба.
Через три дня, сдав очередных ежиков почти на двадцать три миллиона, мы прочитали на пункте приема объявление о прекращении приема ежей. Лафа закончилась, но будущее для нас посветлело – на память о ежиной охоте осталось около шестидесяти миллионов.
Тем же вечером мы съездили на дачу Костюковых, забрали деньги и вернулись домой.
Жара спала. Город чувствовал приближение осени, теряя первые каштановые листья.
Мы бездельничали. Я просматривал газеты объявлений, подчеркивая карандашом номера телефонов, по которым звонить в принципе и не собирался.
– Сегодня тридцатое, – сказала Марина. – Помнишь, у нас приглашение?
– Тебе хочется проповедь послушать? – спросил я.
Она мило пожала плечиками.
– Просто повод прогуляться вечером по городу, – сказала она. – А то тут закиснуть можно, все время в четырех стенах…
– Ладно.
Мы выехали пораньше. Зашли в кафе, съели по мороженому.
На вокзал приехали без пяти восемь. Особого столпотворения я на площади не заметил – все было, как обычно.
Но ровно в восемь со стороны платформы первого пути невнятно пробубнил что-то мегафон, и мы, увидев, что на этот звук отреагировало большое количество людей, примкнули к потоку.
На первом пути стоял странный состав, локомотив которого был покрашен в два национальных цвета – от колес до середины – в желтый, а выше – в голубой.
